Илона поднесла чашку к губам, пригубила едва теплую жидкость непонятного происхождения и призвала на помощь матушкины уроки.
— Лео, может быть, Айси захотела бы нанять прислугу по своему вкусу?
Тот обессиленно опустился в кресло, умиленно посмотрел на чмокающую во сне девочку, и, понизив голос, сообщил:
— Илона, я понимаю, что ни горничная, ни кухарка не считают меня за хозяина, но что делать? Сегодня утром я был в агентстве по найму, и мне прямо сказали, что… гм-гм… не видят возможности найти для нас прислугу.
Он грустно вздохнул и перевел разговор на цвет глаз новорожденной.
Вернувшись домой, Илона передала госпоже Эббот благодарности от неназываемых «знакомых»:
— Видели бы вы, какая у них прелестная дочь! Так сладко уснула на руках отца.
— М-м… Я надеюсь, ваша знакомая, мать девочки, чувствует себя хорошо? — госпожа Эббот даже не старалась спрятать нетерпение.
Илона не стала обманывать ее ожидания:
— Моей знакомой прописали постельный режим, и непременно принимать смесь из чеснока, синаписа, мяты и очень дорогого корня реншёна. Странного вида корень, вы его видели? Привозят с островов. Но от чеснока и синаписа пришлось отказаться, иначе девочка не брала грудь. Наверное, ей не нравился вкус, но вы в этом понимаете больше меня.
— Да… с младенцами это бывает. Ах, совсем забыла, меня звали на чай!
Получив «плату» за вещи бесценными сведениями о примечательной семье Лангин, госпожа Эббот поспешила к соседке.
Тем же вечером Илона поговорила с Люси о новой прислуге — та наверняка знает кого-то, кому можно доверять, и кто не испугается «такого дома».
Еще через два дня пришло письмо от Айси. Подруга сообщила, что старых слуг рассчитали, поскольку новые, мать и дочь, работают не в пример лучше. Кроме того, произошло нечто странное: некий добрый человек, пожелавший остаться неизвестным, прислал сверток реншёна.
Илона могла поручиться, что знает этого неизвестного. Разумеется, реншён для него стоил намного дешевле, чем в лавке аптекаря — наверняка этот «добрый человек» покупал товар мешками прямо у моряков, таможенной пошлиной не утруждаясь.
* * *
В январе погода испортилась окончательно. Илона сдалась, больше не рискуя проводить снаружи дольше четверти часа, и предпочитала посидеть во дворике позади дома, укутавшись в теплый плед поверх пальто. Дом хоть как-то защищал от ветра, который налетал с моря такими порывами, будто намеревался сорвать с прохожих шапки, а то и опрокинуть наземь. Фонарные столбы угрожающе раскачивались, а кэбы норовили столкнуться друг с другом — нет, в такую погоду на улицу зазря не выйти. Вслед за ветром, будто его одного было мало, в дело вступал косой дождь. Порой к дождю прибавлялся снег, а после, когда мороз принялся покусывать щеки, город укрыло тонким белым пледом, который, впрочем, через два дня обернулся слякотью и ручейками в щелях брусчатки.
Кваксеры выбирали дни потише и быстро проезжали по городу, предпочитая обменивать полные бутыли на пустые, чтобы не задерживаться зря, да и квакис может замерзнуть. Дядюшка Фирц с наступлением ненастья отложил разъезды до весны, чем еще больше уверил Илону, что разливал квакис вовсе не ради монет. Но у госпожи Эббот он появлялся едва ли не каждый третий день, и Люси уже хорошо выучила его вкусы. Когда госпожа Эббот, задумчиво теребя салфетку или едва попадая иглой в вышивку, заводила разговор, что надо бы приготовить на ужин чего-нибудь этакого, Люси с хитрой улыбкой отвечала: «Не извольте беспокоиться, сделаю все как положено.» Прижимистость госпожи Эббот дала трещину. Ради «всего как положено» она стала приплачивать Люси добавку к жалованию и отдала свою старую шерстяную шаль — поддевать в холода. Неровен час, заболеет, кто же будет готовить ужины к приходу дорогого гостя?
Дорогой гость являлся с неизменной бутылью квакиса и серым холщовым мешком, будто бы он не дядюшка Фирц, а Снежный Магистр, что приходит к детям в Длинночь. Из мешка старый кваксер всегда вынимал что-нибудь к ужину. Это мог быть сверток сдобы, и по столовой разливался праздничный дух ванили, корицы и незнакомых Илоне специй. Должно быть, до Брютона они не доезжали; но в портовых городках у каждого повара был свой знакомый матрос, который привезет мешочек-другой всякого-разного и любопытным чинушам не покажет. Иногда из мешка появлялся сыр — белый, желтый, а то и странный, оранжевый; мягкий с белой корочкой или твердый, но неизменно очень вкусный. Хотела бы Илона посмотреть на того лавочника, который осмелился бы продать дядюшке Фирцу негодящий товар. А бывало, дядюшка Фирц сразу отдавал подношение Люси, чтобы та подготовила его к столу: мягко мерцающее филе рыбы («сам засаливал!»), которое следовало тонко нарезать и выложить на овальное блюдо; креветки, что Люси жарила с чесноком, а в порцию Илоны, ворча, добавляла мед; или то, что Илона сначала приняла за кучку камней, а потом так и не убедила себя попробовать — ракушки с мягкой съедобной плотью.
Сложился негласный порядок: Илона ужинала с госпожой Эббот и дядюшкой Фирцем, а чай просила подать себе наверх, мол, устала и хочется отдохнуть. Но это было только после гвоздя программы: какой-нибудь удивительной истории. Сейчас, зимой, слушателей у дядюшки Фирца не было, и весь его талант рассказчика был к услугам госпожи Эббот с Илоной.
Однажды он заинтересовался забытым в кресле томиком рассказов модного столичного писателя, господина Аллена — собрание таинственных историй, от которых кровь стыла в жилах, но всякий раз получавших вполне реалистичное объяснение. С большим любопытством изучив книгу и возвратив ее Илоне, господин Фирц заключил:
— Однако, этот господин Аллен знает жизнь; чаще всего так и бывает — чем таинственней какая-нибудь история, тем проще и грубей ее объяснение. Вы же понимаете… — старый пройдоха сделал вид, что его одолел приступ застенчивости, — ко мне часто обращаются с различными… гм-гм… трудностями, зная мою… гм-гм… способность их как-нибудь уладить. С разным приходят… у кого мошенники последнее забрали, так я им укорот даю, кого с работы несправедливо выгнали — так я объясню хозяину, что нехорошо зазря простых людей обижать, а то ведь и его невзначай кто-нибудь обидит! Но однажды был у меня случай совсем из ряда вон. Приходит ко мне старуха Дилл — вы ее знаете, госпожа Эббот, вдова мельника, что держит теперь маленький кабачок у торговых рядов, — так вот приходит и говорит: спасите-помогите, дядюшка Фирц, уже и в храме была, дырку в полу головой пробила, и у мага была, и у зельевара была. Все только смеются! «Что такое случилось?» — спрашиваю я.
Илона с госпожой Эббот затаили дыхание.
— А оказалось, у нее, мельничихи — я ее по старой памяти так зову — дочь на выданье. И за прошлый год у нее расстроилось семь помолвок! Представляете? Семь! Одна за другой. Один жених нашел невесту побогаче и получше. Другой поверил наветам… и не о бесчестности невесты, а о том, что она громко храпит ночью, хотя это совершеннейшая неправда, только вот как проверишь, не женившись? Третий был застигнут за… ухаживаниями за другой девушкой. Четвертый еще что-то, уж не помню что. Ну а пятый, шестой и седьмой испарялись, прослышав о своих предшественниках.
— Ужас какой! — воскликнула Илона, схватившись за голову. — У меня всего один раз… э-э… всего один раз возникли серьезные разногласия с господином Кларком, и то я настрадалась! А тут семь раз. Бедная девушка!
— Уж поверьте, несладко ей пришлось, — подтвердила Люси, расставляя чашки. — Соседи пальцем показывали.
— Старуха уж думала отправить ее в другой город куда в услужение, но тут, — дядюшка Фирц принял важный вид, — вмешиваюсь я. И действую самым простым способом: опрашиваю бывших женихов, одного за другим, как дело было. И что, по-вашему, выясняется? Ну, первый и в самом деле нашел другую невесту, тут все по-честному. Зато второму про храп по секрету сказала старшая дочь мельничихи, Рябая Минни! Третьего она же свела с известной местной девицей несерьезного нрава! Четвертому тоже что-то там напела, ну а дальше у ней все как по маслу пошло. Жених на порог, а за порогом она ему на ушко: шу-шу-шу, ко-ко-ко, мол, до вас, уважаемый господин, уже четверо сбежали.
