Разбойничьи правила предписывали делить Мир на членов собственного братства — и всех прочих людишек, чужаков. По отношению к братству — полное самоотречение, готовность рискнуть жизнью, беспрекословно поделиться имуществом… Разумеется, на деле атаман собирает казну братства, и расходует по своему усмотрению, он один решает, кому какая доля причитается. Но это как-то само собой. Главное в другом — братство обирает чужих, и несет атаману, который потратит на пользу братству. А в Вейвере Гедор ощутил потребность рассуждать о чужих заботах, будто весь город — его братство, хотя клятву никто из местных, понятное дело, не давал. Вот уж странно! Получалось какое-то братство, хотя и неправильное.
Зато люди ок-Дрейса в это неправильное братство никак не входили, оставались чужаками.
На следующий день после разговора с Медузой Гедор, как обычно, явился в лавку и занял месту за прилавком. Покупатели начнут собираться еще нескоро. Горожане сейчас расходятся по мастерским, выслушивают наставления старшин и приступают к работе. Их жены заняты хозяйственными делами, возятся у печей, либо идут за водой к колодцу, либо на рынок за покупками. Так что, пока их нет, Мясник спокойно прохаживался за прилавком, раздвигал убогий товар на полках, проводил ладонью по стойке. Ему нравились эти утренние часы, пока день еще не начался, пока можно поразмыслить, подумать спокойно.
Вчера чародей зарядил амулеты, и разбойник ощущал их особенно остро, чувствовал себя бодрым, ловким, сильным. Братство не одобряло использования магических приспособлений, но Гедор привык и уже не мыслил себя без этих цацек, магия стала своего рода наркотиком — она дарила ощущение дополнительной силы. Чувство могущества. Это выделяло из толпы, приподнимало над землей. Гедору казалось, что он может оттолкнуться от пола и взмыть — к серому потолку, к крыше, взлететь над дымящейся трубой, подняться в ярко-голубое небо, где плывут пушистые мягкие весенние облачка… Все-таки покойник Неспящий был великим магом, Медуза признался как-то, что он не вполне понимает предназначение всех амулетиков, которые привез Мясник. Но, не понимая, он заряжал их маной — и после каждого сеанса Гедор ощущал этот порыв, наслаждение силой, желание взмыть… Конечно, нет нужды напяливать все амулеты до единого, но Мясник не смог устоять перед соблазном — прихватил все, что было. Очень трудно отказаться, особенно пока никто не видит.
Но, разумеется, Мясник никуда не улетал, он расхаживал по скобяной лавке, и рассохшиеся доски поскрипывали под его сапогами.
С утра в лавке пусто — именно в этом время предпочитают являться те, у кого проблемы деликатного свойства и кто желает посоветоваться с добрым мастером Гедором без свидетелей. Скрипнула дверь и вошел Гертель — молодой начальник стражи. Вошел, аккуратно прикрыл за собой дверь и остановился у порога, поглаживая тоненькие усики. Его улыбка Гедору не понравилась.
Мало-помалу, как и говорил Эрствин, жизнь Ливды стала меняться. Всякая вновь возникшая мелочь сама по себе была крошечной, едва заметной. Но в общем складывалась картина превращения. Город стал похож на старый корабль, который, скрипя, разворачивается и ложится на новый галс. Медленно, по чуть-чуть, ползет за бушпритом линия горизонта, перед глазами все те же однообразные волны — и кажется, что судно стоит на месте, но глядишь — а волна бьет уже не в борт, а мягко подается под заостренным носом судна, и курс уже новый… и совсем другие берега впереди.
Слухи о том, что открыт набор в императорскую армию, уже обошли город, однако добрые ливдинцы не спешили записываться на военную службу. Весна все уверенней вступала в свои права, вот-вот должна была открыться навигация — это значит, будет работа, оживление в торговле, пойдут дела в порту, на складах и в цехах по засолке рыбы. Так стоит ли вступать в армию, чтоб рисковать жизнью за гроши?
Зато на службу в городскую стражу многим хотелось бы попасть. Но тут уж всем заправлял Лысый, можно было не сомневаться — ряды доблестных охранников порядка в Ливде пополнятся добрыми приятелями Коля Токита, нового начальника.
Глава охраны города, как именовался теперь почтенный мастер Токит, провел пару операций, накрыл притон с девочками и одно незаконное заведение в районе порта… мелочи, разумеется, но создалось благоприятное впечатление, что теперь стража взялась за преступников по-настоящему. Хромой не стал посвящать Эрствина в подробности, ограничился тем, что сдержанно похвалил Лысого. Сам он понимал таким образом, что теперь Коль взялся за остатки наследства Жабы — то, что успел вытрясти из пленника, но чем прежде пренебрегал, считал менее важным. Старый друг не остался в долгу — тихонько исхитрился передать Хромому мешочек серебра, мол, он, Лысый, окончательно пересчитал доходы от операции с Жабой.
Меняла теперь проводил дни в обществе его светлости, постоянно находился при графе, однако ночевать в Большом доме отказался, по вечерам возвращался к себе, в переулок Заплаток.
Прошло несколько дней, и посланцы от дворян, папаш леверкойских пленников, не появлялись, но Эрствин считал, что это нормально — господа не доверяют друг другу, опасаются, что один может столковаться с Леверкоем за спиной остальных, поэтому непрерывно совещаются и следят друг за другом. Рано или поздно он либо придут к соглашению и соберут посольство, либо совершенно рассорятся между собой — тогда Эрствину придется принять дворян поочередно. Все эти соображения Хромой передал Обуху — и объяснил, что у господ свои странные привычки. Мол, пока что нет нужды беспокоиться, выкуп рано или поздно будет. Чтобы атаман не слишком расстраивался из-за задержки, Хромой передал ему рецепт зелья, который выкупил у Шугеля. Что-то вроде первого взноса. В конце концов, деньги на покупку рецепта принадлежали Эрствину, так что можно считать, что все идет, как было задумано.
Даже странно — в самом деле, все шло в строгом соответствии с планом. Хромому как-то пришло в голову, что ни разу прежде не случалось, чтобы замыслы исполнялись с подобной точностью. Обычно любой план нарушался некими непредвиденными обстоятельствами, а теперь… Эта мысль настигла менялу, когда он под вечер возвращался из Большого дома.
— Всегда что-нибудь начинает идти вкривь и вкось, — размышлял Хромой, — а теперь удача за удачей, и все именно так, как задумывалось. Странно, странно… Как-то не по себе, когда мой план исполняется без сюрпризов. А может, я наконец-то повзрослел? Все дело в том, что я теперь научился жить?
Тут Хромой приметил невысокого человек, который, выступив из подворотни, делал ему какие-то знаки. Приблизившись, узнал шпика — того, что приставил к нему Лысый. Они уже успели познакомиться. Звали человечка Кертом, формально он состоял в цехе грузчиков, однако комплекцию имел такую, что скорей мог бы претендовать на место в цехе наживок для крючков. Однако дело свое знал, и они с Хромым друг друга неплохо понимали.
