Рыба пожарена, и из масла, оставшегося на сковородке, охотники задумали приготовить соус. Лук, чеснок, грибы, остатки сливок и сливочного масла, купленных в недавно пройденном ими селении — первой мой ловушке, щепотка тимьяна, горстка ягод брусники… А в стороне в большом котле кипит и дышит уха — другая симфония запахов и вкусов.
Это уже слишком для меня. Я отступаю от костра и скрываюсь в тени. Также в стороне от людей до сих пор остается предводитель отряда, и я останавливаюсь понаблюдать за ним. Он устроился на расстеленном плаще, надвинул на глаза шляпу но не спит. Его лицо опять помрачнело, нижняя челюсть каменно напряжена, а в темных равнодушных глазах отражается пламя далекого костра.
— Почему ты не идешь к отряду? — к охотнику подходит другой, уже замеченный мной прежде потомок Гесси. — Не желаешь принять участие в увлекательном споре, кто же все-таки, Либитина: мужчина или женщина?
— Пол не важен, — кратко, хмуро говорит глава отряда, но Гесси не отступает:
— Обсуждение пола Либитины, как всегда, перетечет в обсуждение, каковы ее или его цели…
— Это тоже не важно.
— Она заманивает нас в ловушку или действительно бежит в страхе? — Гессибудто бы просто размышляет вслух, но глядит испытующе. — Она могла бы, в конце концов, объединиться с владыкой вампиров против нас… Неужели это, действительно, старая обида?
— Для нас должна быть важна лишь одна цель: уничтожение Северной Кукловодши, — медленно, чеканно разъясняет предводитель отряда, его глаза горят сдерживаемой яростью. — А Либитина может играть сама с собой в любую игру, нас это не должно трогать.
— Что она показала тебе сегодня в центре Лабиринта? — быстро спрашивает Гесси. Глава отряда усмехается:
— Свои прелестные ножки, — шутка не удается из-за злости в его голосе.
— Я не расположен шутить, — говорит Гесси после паузы. — Но мне важно знать, что за игру ведет Либитина, чтобы понять ее. Может быть, ее уничтожение не необходимо? — снова его голос тих и вкрадчив: он испытывает предводителя отряда. Но у того готов ответ.
— Уничтожение Либитины необходимо, чтобы вывести меня на пост главы ордена. Вот это для тебя сейчас должно быть важно, Гесси, — прямо сообщает он и, не желая продолжать разговор, встает, уходит к костру. Ужин готов, уху разливают по жестяным тарелкам, а жареную щуку, возлежащую на горе картофеля, поливают ароматным соусом.
Значит, там, в тоннеле, сегодня играла не только я, но и со мной? Охотник лишь отвлекал мое внимание вопросами о целях, а на самом деле мотивы Либитины ему совершенно безразличны… Что ж, хороший игрок и достойный соперник! Я усмехаюсь. Страх собственной смерти он оставил позади, также как и страх гибели невинных жертв в селении, но мы еще поиграем.
Костер людей пышет, как целый пожар. Он разыгрался и взметывает языки пламени выше человеческого роста, а в его сердцевине полыхают белым светом угли. Кто-то швыряет в него полешко и оно сгорает как спичка. Насытившиеся смертные развеселились. Вот уже один берет флейту, другой отбивает ритм, а третий присоединяет к наигрышу мотив на губной гармонике. Три пары сразу выскакивают танцевать, постепенно к ним присоединяются и другие. Слышны хлопки бутылочных пробок, терпко и пряно пахнет вином.
Их пир удался, как и мое сегодняшнее, предпоследнее представление. Впереди последнее, но не ждите, охотники, что на нем вам откроется истина обо мне.
Я Либитина, Владычица мертвых, отвратительная для смертных. Старейшая из ныне живущих дочерей Макты, хозяйка Лабиринта. Я пугаю, завлекаю и снова пугаю, но я не покажу вам ничего, чего вы уже не знаете в глубине души о себе и мире. Я не укажу вам Великий Смысл, я только немного поиграю с отражениями ваших страхов — и вдруг случайно разобью их. Но сами думайте, что сложить из этих осколков…
А что же сложится из осколков зеркала, когда-то отражавшего леди Аристу Эмендо? Кукла-писарь тянется к свечке, осторожно очерчивает кончиками пальцев золотистый ореол пламени. Что в нем прячется от меня? По-прежнему не могу вспомнить ясно. Одно теперь вижу: это не тепло и нежность поцелуев дочки, не горячие ласки мужа. Может быть, пламя, что жжет сейчас мои пальцы, также безжалостно, упрямо, бесчувственно, как жажда мести потерявшей все?
По ощущениям я провалялась в забытии пару столетий. Даже представлялось, что, открыв глаза, увижу совершенно новый мир: удивительные летательные аппараты в небе, стеклянные дома и зеленые сады, где на грушах растут яблоки, на яблонях апельсины, а люди гуляют вовсе без одежды, принимая солнечные ванны. Но, увы, когда я открыла глаза, перед ними оказалась все та же темная Карда. Похоже, это была даже та же самая ночь нежданной встречи с Нонусом: в ночном пейзаже недоставало серебристых мазков Луны. Новолуние…
Я пошевелилась, возвращая ощущение тела. Оказалось, я лежу на спине в неловкой позе: голова уперлась во вздутые колонны балюстрады балкона, правая рука подвернута под тело. Я тихонько приподнялась, села. В левой руке зашуршала какая-то бумажка, сложенная вдвое. Я развернула ее. Записка от Нонуса.
«Моя великолепная Королева!
Знаю, как тебя возмутит собственническое обращение: «моя». Но смерть роднит, привязывает друг к другу сильнее всего на свете. Ты еще не убила никого без меня? Убей, тогда поймешь. Тот, у кого отнимаешь жизнь, становится твоим до конца твоей вечности, хотите вы оба того, или нет. Поняв это, ты примешь и мое панибратское отношение. К леди, которой собственноручно вскрывал горло, лишая жизни, чьи последние мгновения видел, уже невозможно обращаться на вы. Это интимнее, чем близость.
Я разболтался, моя Королева. Умолкаю. Отдыхай, охоться. Избегай солнца и охотников. Я покажусь, когда увижу, что ты готова к первому разговору.
Нонус»
Я поспешно разорвала записку, почему-то застыдившись. Будто хотела спрятать ее содержание не только от чужих глаз, но и от себя.
«Да он сумасшедший!» — я попробовала возмутиться, но обнаружила, что улыбаюсь. «Покажусь…» — значит, он и сейчас следит за мной? Я поднялась, держась за перила, огляделась. Территория дворца казалась пустой. Только крону большого дерева слева облюбовала стая ворон. Черные шарики перьев казались нанизанными на ветки — странное ночное украшение. И я зачем-то вспомнила, как играла с маленькой Антеей в зимнем саду, лепя из снега шарики и прицепляя их на голые ветки молодой яблони.
«Антея!» — лицо окаменело. Почему воспоминания о дочери всегда являются так, без предупреждения, в любое, и не отведенное для скорби время? Обычно я тут же погружалась в них с головой, не в силах противостоять напору горестного потока, но сейчас вдруг захотелось сопротивляться. Наверное, в глубине души я понимала: в моем новом состоянии скорбь и тоска могут полностью заполнить пустое тело и толкнуть тварь, которой я стала, на страшные дела.
