- Он просто… просто хотел помочь… но он не может меня видеть... почему-то…
- Он не не может, Клара. Он просто не хочет причинять себе неудобство, вот и всё.
- Он не такой… он сильный!
- Нет, дорогая, - он беззвучно рассмеялся. – Он не сильный. Сильные люди ведут себя совсем по-другому… и прежде всего они не оставляют после себя таких ран.
- Что же… они никогда не уходят? – всхлипывая, спросила она.
- Ну почему – не уходят? Уходят, конечно. Но умеют при этом беречь тех, кого оставляют… хотя, конечно, тем всё равно больно. Ты поняла меня?
- Да, - прошептала она. – Но я… я всё равно…
- Любишь его, - кивнул он. – Конечно. Это пройдёт. Дай себе время… полгода, допустим.
Они замолчали. Клара ещё долго плакала, но постепенно успокоилась и, притихнув, даже задремала, улёгшись на диван и устроив голову отца на коленях.
Глава 30
- Ты выглядишь странно, - после долгого молчания проговорил Мар. Д’Алэ лишь пожал плечами в ответ и медленно опустился на диван, с внимательной полуулыбкой разглядывая своего гостя. – С тобой что-то случилось?
Комната, куда привёл Мара Амени, представляла собой вполне современную гостиную, обставленную уютно и минималистично разом. Лаконичная мебель, обтянутая светлой кожей, на стенах – пара старинных гравюр, невысокий длинный комод тёмного, почти чёрного дерева – эбен? Шёлковый светлый ковёр на полу…
- Ты разве пришёл обсуждать мою внешность? – слегка усмехнулся герцог, в котором, впрочем, сейчас почти ничего больше не напоминало того, кого когда-то знал де Мар. Д’Алэ выглядел постаревшим, какими бывают порою немолодые вампиры, по какой-то причине осевшие среди людей и поддерживающие потому иллюзию старения. Удавалось это немногим и стоило дорого: по сути, им десятилетиями приходилось держать себя почти впроголодь, поскольку подобный эффект достигался исключительно за счёт слишком малого поступления в организм человеческой крови. Впрочем, это искусственное старение парадоксальным образом смягчило его черты, придав им несвойственные прежде спокойствие и человечность.
- Верно, - кивнул Мар, не в силах заставить себя отвести от него взгляд.
- Садись, - улыбнулся д’Алэ, кивая на место напротив. – Что толку стоять… У меня мало времени. Говори – и уходи.
- Вот так даже, - усмехнулся Мар.
- Вот так, - кивнул тот. – Зачем ты пришёл?
- Тебе, значит, нечего мне сказать?
- Сказать? – задумчиво повторил герцог, и его тёмно-серые глаза нехорошо – и очень знакомо – полыхнули. – Ну хорошо… я скажу.
- Не надо, - внезапно проговорил Мар, отворачиваясь и делая шаг к двери. – Считай, что мне просто захотелось увидеть тебя.
- Ну отчего же, - то ли мстительно, то ли просто сердито проговорил д’Алэ, сжимая губы настолько, что вместо них осталась лишь тонкая складка. – Ты ведь пришёл узнать… почему бы мне не объяснить тебе? Наверное, ты заслужил правду… и, может быть, ты поймёшь меня. Я устал от твоей преданности очень быстро. Представь, как это ужасно тоскливо, и скучно, и вообще непередаваемо тяжко, когда кто-то глядит на тебя собачьими глазами, прощая тебе и предательство, и насмешку, и постоянно дурное настроение… Ты был скучен, Басту, ты был несказанно, непередаваемо скучен! Всегда рядом, всегда предан, всегда, дьявол тебя побери, правилен – я очень быстро пожалел, что обратил тебя. Я и сделал-то это только потому, что…
- Ты обратил меня, потому что я едва не погиб! – оборвал его Мар.
- Да нет же, - с досадой поморщился д’Алэ. – Я тогда решил, что мне не помешает верный спутник. Но, согласись – после моих категоричных отказов крайне глупо бы было просто так взять тебя – и обратить. Как бы я выглядел? Пришлось попросить одного из друзей тебя заколоть – а потом как бы спасти. Это, во всяком случае, выглядело хоть как-то логично.
- Но если я так надоел тебе, - глухо проговорил Мар, - то почему ты просто не убил меня? Это же было так легко…
- Зачем? – искренне удивился тот. – В общем-то, я же неплохо к тебе относился. Ты был… славным, - он усмехнулся, - я почти вырастил тебя… по сути, я видел в тебе родственника. Если бы не это твоё восторженное всепринятие, всё было бы чудесно. В те редкие моменты, когда его не было так уж заметно, ты мне казался почти идеальным спутником – ты знаешь теперь, как дороги те, с кем рядом можно идти в вечности – и я, как выяснилось, сделал фатальную ошибку. Но кто же мог знать… Должен признать, до тебя я представить не мог, что такое вообще бывает.
- Что бывает? – Мар уже не знал, грустить ему или смеяться. Над собой.
- То, что произошло с тобой. Мне не доводилось сталкиваться с подобным прежде. Басту, я был свято убеждён, что после инициации с тобой произойдёт то же, что и со всеми нами: ты потеряешь на время способность, - он помолчал, подбирая слова, - чему-то радоваться. Что ты, как и все мы, утратишь умение испытывать счастье, восторг, любовь к жизни, наконец – всё то, что меня так раздражало в тебе. Что ты так глядишь?
- Ощущаю себя невероятным дураком, - признался Мар. – Но продолжай, пожалуйста. Почему ты так решил? Судил всех по себе?
- Я? – удивился д’Алэ. – Большинство – почти абсолютное большинство! – теряют эту способность до первого сна. По сути, весь молодняк существует без того, что мы называем радостью жизни, проводя первое столетие в меланхолии, хандре и сплине… и от них часто в ярости, буйстве, опьянении – в общем, в попытках справиться с ними. Но ты – ты оказался чёртовым исключением!
- Не кричи, - против воли слегка, одним только краешком губ улыбнулся знакомой вспыльчивости Мар. – Я не понимаю тебя. Что значит «оказался исключением»?
Д’Алэ вздохнул и, морщась от нетерпения, постарался объяснить:
- Себастьян де Мар. Почему, ты полагаешь, так много молодых не доживает до первого сна? Не просто потому, что мы теряем вкус и способность видеть цвета, что не в силах справиться со сном при приближении солнца, и что миллионы незнакомых нам прежде запахов буквально сводят нас с ума? И почему большинство из нас бывает столь агрессивно – но, проснувшись впервые, почти все теряют эту ярость, становясь вновь похожими на себя прежних? Ты в самом деле думаешь, что это всё от слабости и невыдержанности? – ярко-серые глаза герцога, постепенно становясь алыми, схлестнулись с не менее яркими, но так и оставшимися зелёными глазами его то ли бывшего, то ли всё ещё нынешнего вассала. Долгое время ни один не хотел уступать, потом д’Алэ рассмеялся и, немного демонстративно пожав плечами, отвёл взгляд. – Нет, мой дорогой Басту. Самое страшное, что случается с нами при инициации – это то, что мы теряем возможность радоваться, теряем то, что люди называют оптимизмом, радостью жизни, чувством счастья… понимаешь, о чём я? По сути, всё первое столетие мы… большинство из нас проводит, как сейчас сказали бы, в состоянии постоянной депрессии, которая далеко не у всех бывает лёгкой. Нет, конечно – как правило, мы находим источники этого счастья, находим искусственно. Прежде всего, конечно, в крови и в охоте. Ты сам, разумеется, не замечал этого – но ты не такой, как другие. А мы… - Мар хотел было перебить его, но д’Алэ, резко подняв вверх открытую ладонь, потребовал: - Имей терпение слушать! Я хочу – для начала – чтобы ты понял, каково это, становиться вампиром.
- Ты не забыл, с кем разговариваешь? – язвительно уточнил Мар. – Я тоже вампир, помнишь?
- Ты другой, - отмахнулся д’Алэ. – Об этом чуть позже. Пока запомни: ты – не такой, как мы все. Почти все, - поправился он. – Просто представь то, что я описал… ты, я так понял, должен знать, что это за состояние.
- Я знаю, - отрезал помрачневший Мар.
- Добавь к этому всё остальное – и ты очень многое о нас поймёшь. Я сам был таким – правда, к нашей с тобоё встречи всё это было в довольно далёком прошлом, но я никогда не жаловался на память. И был уверен, что в чём-в чём, а в том, чтобы пережить это время, я сумею тебе помочь. Я же сказал – я очень хорошо относился к тебе, - добавил он с неожиданно мягкой улыбкой.
