— Ничего! — могучий богатырь, будто прочитав ее мысли, как-то очень по-доброму усмехнулся и хлопнул царевну по плечу, едва не снеся при этом с телеги. К счастью, к проявлениям Олешековых дружеских чувств Алька успела привыкнуть — и давно приучилась вовремя приседать и пригибаться. Почти и не ойкнула. — Привычка нужна. Ты ж не дева в беде какая. Ты-то — наша!
* * *
О том, что она молодец, Альке сказали после едва ли не все богатыри поочередно, точно сговорились. Савелий, правда, раза три повторил, мол, “чтоб ты знала, крестьянам на золотой за весь день нипочем не наторговать!”, но какая разница — ведь получилось же все! Но что молодец — то и Савелий говорил, и все прочие. То ли утешить ее хотели, то ли и в самом деле похвалить — не поймешь.
Хотя утешений-то, честно говоря, и не требовалось.
Хотя бы потому, что дома одуряюще пахло пирогами. Пироги ждали на столе: на одном блюде — с зайчатиной, на другом — с кислой капустой. И на третьем, отдельном, — несколько пирожков с остатками густого повидла, что еще осенью наварили из диких зеленых яблок. И эти, сладкие, были выложены на блюде кривоватым цветочком, при виде которого Алька вдруг почувствовала, что готова расплакаться. Не забыли, выходит, про ее день! Савелий — точно не забыл!
А потом разом шагнули к ней дружочек-Светик и суровый Михайла, одинаково как-то несмело улыбаясь. И держа в руках одинаковые же букетики скромных ромашек. И вот тогда-то царевна, не выдержав, все-таки всхлипнула и кинулась — или попыталась кинуться — на шею обоим сразу, и повисла, обхватив обоих богатырей и мыча что-то радостно-благодарное.
А потом, чуть повернув голову, увидела за плечом Светика Акмаля — с ландышами в руках. И, взвизгнув, бросилась к третьему богатырю — чтобы тоже обнять и чмокнуть в щеку. А затем и к Савелию.
Меньше всего она сейчас думала о том, достойно ли и подобает ли такое поведение царевне. Наверняка Наина бы не одобрила. Да и небо с ней! А вот у Альки есть теперь и настоящие друзья, и даже братья по оружию. И не зазорно вовсе их обнимать.
За спиной бухнула о косяк дверь — Олешек, охнув, выскочил пол-лучины назад, бормоча что-то невнятное, а вот теперь, видно, вернулся… да отчего-то в дверях застрял. Царевна обернулась недоуменно, а затем и выглянула в сени.
В проем входной двери пытался войти куст цветущей сирени. Вместе с корнями, ветками и всем прочим, что кустам полагается. Куст негромко ругательно бурчал Олешековым голосом, скребя ветками о косяк.
— Ой, мамочки! — что еще сказать, Алька не нашлась. Зато очень даже нашлись остальные богатыри — и сказали они это хором, как-то разом забыв о присутствии благородной юной девы, при коей не следует подобным образом выражаться.
Куст в дверях замер.
— А чего? — несмело пробасило из его недр. — Я это… Алевтине же. Цветочки вот. С утра припас! И забыл…
Алька наконец обратила внимание, что цветущие кисти на кусте и впрямь выглядят уже слегка поникшими.
Слова наконец отыскались.
— Олешечек, — осторожно начала она, — а у меня тут… вазы достойной нет. И не влезет твой букетик в мой закуток-то…
Куст задумался.
С корня сорвался подсохший ком земли и шмякнулся о порог. За спиной у Альки кто-то скрипнул зубами. Савелий, должно быть.
— А давай мы этот куст во дворе посадим? — продолжила царевна. — Я утром буду заниматься да любоваться на него всякий раз.
— Ну… — куст шевельнулся. — Давай. А это… как его того — сажают-то?
Сажать свой подарок Олешеку пришлось самостоятельно, под чутким руководством Светика едва не сломав лопату. Савелий неодобрительно наблюдал за посадочными работами, сложив на груди руки. Потом из дома вышел Михайла и принялся с грозным рычанием объяснять, почему у самого входа кусту не место. Так что незадачливым копателям пришлось пересаживать сирень и заново закапывать, разравнивать и утаптывать все, что успели раскопать до того. Алька изо всех сил старалась показать свою благодарность дарителю. А главное — не присоединиться к бессовестно хохочущим в сторонке Акмалю и Анжею.
И где он только эту сирень достал? Не иначе в село с самого утра ездил. Не в лесу же!
Пока Олешек со Светиком, тихонько переругиваясь, пытались в очередной раз воткнуть сиреневый куст в землю нужным концом, во дворе опустился сокол с черными крыльями, сжимающий что-то в клюве.
Едва птица коснулась земли, ее очертания поплыли, будто смазываясь и стираясь, вытягиваясь и вырастая вверх. Алька зачарованно наблюдала. Она уже не раз видела, как оборачивается колдун, но никогда ей не удавалось уловить момента, чтобы понять, как это происходит. Один облик будто перетекал в другой — мгновенно и одновременно как-то естественно и плавно.
В руках у мрачного, как всегда, Ратмира оказалась котомка — та самая, что он соколом принес в клюве. А потом колдун сунул руку в эту котомку и извлек…
Алька ахнула: в руке чародей держал крохотный глиняный горшочек, а в нем — самый прекрасный цветок, что ей доводилось видеть. Листья казались выточенными из полупрозрачного камня. А на коротком стебельке покачивалась головка цветка со сложенными нежнейшими бледно-розовыми лепестками, и они будто источали матово-молочный свет. У основания бутон был окружен венчиком из коротких бледно-зеленых завитков.
— Это мне? — Алька сделала быстрый шаг к колдуну и в восхищении склонилась к цветку в его руке, чтобы вдохнуть аромат…
И в этот момент дивный цветок резко раскрыл лепестки, каждый из которых оказался изнутри усеян бритвенно-острыми клыками, и клацнул ими, едва не откусив царевне нос.
Взвизгнув от неожиданности, Алька отскочила, одновременно отмахиваясь — и выбила горшочек из рук колдуна. В результате царевна полетела в одну сторону, дивный цветочек — в другую. И приподнялись они тоже одновременно — девушка на локтях, растительный хищник — на листиках. Из горшка он в полете вылетел, и теперь неуверенно скреб корнями по земле, распахнув зубастую пасть, в глубине которой трепетал треугольный розовый язык.
— Что… что это за пакость?! — Алька для верности еще чуть отползла и лишь затем решила подняться и отряхнуться. И заодно предъявить претензии коварному колдуну!
Впрочем, предъявлять что-либо Ратмиру всегда было бесполезно. С совершенно каменным выражением лица он аккуратно поднял растение, посадил его снова в горшок, заботливо примял пальцем землю вокруг корней и лишь тогда соизволил ответить:
— Это не пакость. Это редчайший экземпляр Drosera Carnivora Veneficus*. Разумеется, у меня и в мыслях не было, что вы смогли бы оценить его ценность и уникальность. Сок этого растения необходим мне для некоторых опытов.
С этими словами чародей резко развернулся и направился в свою каморку, кажется, бормоча что-то утешительное своему кошмарному цветочку.
Алька растерянно обернулась к Акмалю.
— Он ведь правда не собирался дарить мне этот свой… фикус, да?
Тот только пожал плечами.
— Кто ж его знает!
Уже отвернувшись и отойдя на несколько шагов, царевна услышала, как Акмаль за ее спиной сердитым шепотом выговаривает:
— А ты б хоть одуванчиков каких надрал…
— Чепуха, — беззаботно откликнулся Анжей, не трудясь особенно понижать голос. — Я ей на подушке безделку оставил — на ярмарке на сдачу как-то дали, все думал, какой бы девчонке подарить…
Конечно, царевна не стала подавать виду, что слышала. И торопиться никуда не стала. Во всяком случае, ей так казалось. Но едва улучив момент, когда никто, кажется, не смотрел на нее, Алька рванула в дом и кинулась к своему углу за занавеской.
“Безделка” действительно лежала на подушке — витая шпилька, украшенная изящной, тонко выкованной незабудкой, усыпанной сверкающими камушками.
Хмыкнув, Алька повертела украшение в пальцах. На ярмарке на сдачу, значит?
Царевна, конечно, понятия не имела, могут ли крестьяне наторговать на целый золотой. Но уж серебро и сапфиры не отличить никак не могла. Да и работу мастера оценила — тонкая работа, не у всякой боярской жены эдакая безделка в шкатулке сыщется.
