***
Молоденькая коренастая длинноволосая блондинка, чье лицо изукрашено едва ли не десятками красноватых прыщей, скривилась в гримасе, прижимая к груди сумку, и взвыла на весь коридор:
– Ы, рррыы! Уйди-ы! Отстань ты от меня-аы!
Немолодая седая женщина в потрепанном халате, яростно цепляясь за ручки той же сумки, закричала:
– Куда ты собралась?! Сумку оставь! Гулять? А сумка зачем? Пиво прятать? Небось, деньги взяла! Наталья! Коктейли пить пошла! Пьянь! Оставь немедленно!
– Ыыыы! Ненавижу, – с всхлипами и подвываниями выдрав из рук матери большой баул, отскочила к двери и, проорав:
– Как я вас всех ненавижу! – Выскочила в подъезд, с грохотом захлопнув дверь. Раздался топот.
– Шлюха, дрянь! – распахнув ее, крикнула вослед дочери мать. – Вернись немедленно!
– Не дождешься! – донеслось снизу.
Раздраженно взмахнув руками, женщина вышла из прихожей, смахивающей на захламленный шкаф, в два шага очутилась на маленькой кухоньке. В углу, между газовой плитой и холодильником, сидела еще одна девушка, как две капли воды похожая на сбежавшую. Уткнувшись носом в книгу, она прихлебывала чай из большой кружки.
– Не горбись, – зло бросила мать. Девушка не отреагировала. Тогда мать подошла и вытянула из ее рук книгу.
Блондинка вздохнула, встала, и, протиснувшись впритирку между матерью и столом, ушла в комнату. Женщина, поджав губы, зажгла плиту и шмякнула на нее кастрюлю.
Наталья торопливо шла по улице. Мимо проносились машины. Было очень жарко. Остановившись в тени у телефонной будки, она внимательно смотрела на дорогу. Потрепанная Ауди остановилась рядом, водительская дверь приоткрылась и молодой парень, высунувшись под палящее солнце, крикнул:
– Нат, давай, садись!
Девушка с облегчением нырнула в горячее темное нутро тонированной иномарки. Машина промчалась по проспекту, обгоняя маршрутки, перескочила трамвайную линию, оставив позади истеричную трель, и вырулила к набережной. Притормозила у палаточного кафе.
Парочка выбралась наружу, и, переплетя руки, двинулась вдоль причала, мимо толп разнообразных подростков, обжимающихся у причалов и сигающих с них же в реку. Дойдя до гулкого здания речного вокзала, они окунулись в сумрак, скопившийся под бетонным навесом второго уровня.
С большого белого катера, на флагштоке которого жалко повис флажок с гербом Санкт-Петербурга, крикнули:
– Нат, Миш, сюда давайте!
Парень первым сбежал по трапу, за ним поспешила Наталья.
По темной, задыхающейся в тисках каменных пятиэтажек, улице скользила тень. Ее было бы совсем незаметно, если бы не редкие фонари, в тусклом желтоватом свете которых она обретала материальность. От столба к столбу, от дерева к дереву, по площади, мимо фонтана, мерцающего остатками воды на дне, по многочисленным гранитным ступеням набережной до самой воды, тихо плещущейся о бетонные опоры.
На миг замерев рядом с причалом, где был пришвартован большой белый катер, тень спрыгнула вниз, плавно, без всплеска войдя в воду.
Под сводами второго яруса разносилась музыка и чьи-то веселые вопли. Впрочем, было довольно тихо, даже изредка проезжающие вдалеке машины прекрасно различались по звуку моторов. Легковушка или грузовик… К середине ночи клубящийся народ рассосался по барам и кафешкам ближе к проспекту, наверное, только дежурные сторожа на вокзале оставались, распивая где-то по закуткам неизменную водку.
Вынырнув совсем рядом с пятном света, падающим из большого иллюминатора, тень медленно скользнула на заднюю площадку. Тихо покачивающийся на волнах катер скрипел бортом о толстенные шины, свешивающиеся с причальных тумб. Потрескивали канаты. Из-за полупрозрачных дверок раздавался гомон, звон бутылок. Кто-то в рубке выключил резкую, рваную мелодию, вместо нее тихо заиграла какая-то медленная, бархатная композиция. Под такую любому захочется закружиться в танце под усыпанным сотнями серебряных искр небом. Силуэт, нарисовавшийся на двери, приглашающе махнул рукой в направлении улицы.
– Пойдемте, потанцуем…
Гибкая фигура, плавно и стремительно, как черная ртуть, перетекла по палубе ближе, и резко распахнула дверь.
Тьма, тьма, тьма. Кровь разводами по стенам, брызгами по потолку, тонкой струйкой по белому пластику пола.
Смутные тени, движущиеся в завораживающем ритме первобытного танца.
Тьма…
Кровь…
Холод…
Боль…
Судорожно выдохнув, я распахнула глаза.
Мать вашу!
Я схожу с ума.
По серому плохо оштукатуренному потолку вились трещины. Они складывались в затейливую сеть, чем-то напоминающую паутину. Пара светло-желтых пятен от уличных фонарей необычными насекомыми замерли у окна. Яркая летняя ночь была в самом разгаре, и лунный свет пробивался сквозь листву росших на улице деревьев и разбивался на лучики, преломляясь в мутноватых треснутых стеклах.
Пахло пылью, тиной и кровью…
Откуда?
Резко поднявшись с мокрой постели, облизнула пересохшие губы, пытаясь прогнать соблазнительный вкус крови.
Я схожу с ума от этой чертовой жары.
Пальцы онемели. Я потрясла кистями, разгоняя кровь, будто застоявшуюся в ритуальных узорах. Сотня иголок пробежала по коже, прогоняя мерзкое ощущение, появившееся в глубине души. Раньше мне такого не снилось. Реального… Яркого, ощутимого. Со вкусом крови, причем не одуряюще приятным, а каким-то мерзким, грязным… Черррт! Я уже смакую собственные сны
И эта боль! Как будто сердце выдрали из грудной клетки заживо.
Прокусив губу, вернула ощущение реальности.
Это даже смешно! Собственное нервное хмыканье заставило передернуться. Я… Я! Напугана кошмаром!
Откинув с лица потные, слипшиеся волосы, спустила ноги на пол. Тьфу! Линолеум-то горячий. Мерзость какая. Прошлепала в ванну, благо недалеко. Всего-то через комнату и по узкому коридору семь шагов. Только холодная вода, потекшая из ржавого крана в раковину, не доставила ни малейшего удовольствия. Нагрелась потому что в трубах за день, а за полночи остыть не успела. Ну, действительно, какая разница – 38 градусов или 32. Все едино.
Высший оборотень сходит с ума от жары. Смешно-о.
Выбравшись из душа, как была, мокрая и голая, прошла на кухню. Приветственно взрыкнувший холодильник дернулся, когда я распахнула дверь. По глазам резанул свет.
Гос-споди! Даже сил ругаться нет! Зажмурившись, выхлебала полбутылки минералки, потом жадным взором окинула белеющее нутро. Пусто. Ну, относительно. Две бутылки воды, кусок сырого мяса. Сметана.
