Спустя мгновенье он, словно передумав, отдернул полог, и Мати с радостью и надеждой уж рванулась к нему, но все такой же холодный и чужой голос отца стегнул ее как плетью, заставив в испуге отскочить назад, в глубь повозки: – И вот еще что, – скулы караванщика напряглись, выдавая, что он с трудом сдерживал клокотавшие в его душе чувства, – на сегодня ты наказана. Посидишь денек одна, может быть, поймешь, что такое "нельзя". И не смей даже носа за полог высовывать!
А то избаловалась… Тебе все ясно?
– Да, папа, – чуть слышно пролепетала Мати. Она была испугана, удивлена, не понимая, что произошло с отцом, почему он вдруг разозлился на нее и, главное, за что? Она ведь совсем ничего не сделала!
Он иногда бывал с ней суров, но это случалось так редко! И, потом, она всегда знала, в чем провинилась, а теперь… Закрывшись с головой одеялами, словно стремясь таким образом отгородиться от всего мира со скрывавшихся в нем бед, она уткнулась лицом в подушку и заплакала, понимая, что никто не увидит ее слезы, не успокоит, не поймет…
Сначала она надеялась, что отец вернется, признает, что был не прав, и попросит прощения, а она не простит, будет дуться весь день – пусть тоже помучается.
Однако спустя какое-то время, она уже была готова забыть все, только бы ее пожалели, успокоили…
Но время шло. Ничего не менялось. И когда в сердце девочки больше не осталось места ни боли, ни обиде, только страх, она, глотая слезы, стала одними губами беззвучно шептать: "Метелица, пусть это будет только сон… Только сон… Сделай так, чтобы я спала…" – а потом она действительно заснула, ища среди миражей и фантазий дремы то, что ее сердце не смогло отыскать наяву.
Подняв воротник и надвинув на глаза шапку, словно пряча лицо, не желая, чтобы кто-то, случайно бросив взгляд на хозяина каравана, прочел все его мысли и чувства, Атен быстро пошел прочь от повозки, не желая задержаться возле нее ни на одно лишнее мгновенье.
– Постой, – Евсей окрикнул брата, но, видя, что тот не слышал его или просто не хотел слышать, взял за локоть, останавливая и поворачивая лицом к себе.
– Что? – караванщик, с трудом сдерживая нараставший гнев, пронзил помощника резким и холодными как порыв ветра взглядом.
– Это я хочу у тебя узнать – что? Что с тобой происходит? И, во имя богов, за что ты вдруг накинулся на малышку?
– Ты подслушивал…! – его глаза сузились в тонкие щели, горя злостью, ноздри раздулись и напряглись, черты лица изменились, обострились, превратившись в маску оскалившегося, готового броситься на противника хищного зверя, даже голос стал другим, похожим на глубокий, напряженный рык.
– Атен, что с тобой твориться? Я уже сбился со счета, который раз за последний год задаю тебе этот вопрос. Ты ведешь себя так, словно боги вот-вот лишат тебя рассудка!
– Не начинай снова! – сморщившись, как от резкой боли, прервал караванщик брата.
– Я не собираюсь сейчас вести душещипательные беседы!
– Но ты не должен держать это все внутри себя, разрушая душу, сердце! Я столько раз говорил тебе это, что надеялся, ты, наконец, понял…
– Вот и не будем повторяться! – процедил Атен сквозь зубы.
– Если бы речь шла только о тебе… Но при чем здесь Мати? Она ведь ни в чем не провинилась. Зачем ты обидел ее? Вернись, успокой малышку и извинись, пока душевная боль не вынудила ее совершить какой-нибудь безрассудный поступок.
– Не вмешивайся! – его щека нервно дернулась. – Она моя дочь и только мне решать, как говорить с ней! – он повернулся, собираясь уходить.
– Послушай меня… – Евсей продолжал удерживать брата, но того словно несло на крыльях ветра.
– Нет, это ты послушай! – выпустив на свободу всю ярость, зашипел он сквозь стиснутые зубы. – Что ты привязался ко мне? Почему ходишь за мной по пятам, приглядывая, как за маленьким ребенком? Зачем лезешь со своими советами? Оставь меня в покое! Дай жить собственным умом! А сам лучше подумай о себе. Заведи свою семью и у тебя сразу станет так много собственных проблем, что на чужие попросту не останется времени! – и, вырвав руку из онемевших вдруг пальцев помощника, Атен быстро зашагал прочь. Его движения были резки и нервозны, и, в то же время, целеустремленны: хозяин каравана хотел поскорее погрузиться в дела и заботы настоящего дня, чтобы не думать более ни о чем, заглушить чувства делами и прогнать прочь все мысли.
Евсей долго стоял, застыв на месте ледяным изваянием, не в силах ни шевельнуться, ни отвести взгляда от удалявшейся фигуры брата. Лишь когда она исчезла, затерялась где-то впереди среди дозорных, он, сглотнув подкативший к горлу, не позволяя дышать, комок, повел плечами, сбрасывая полотно оцепенения.
– Досталось? – спросил, поравнявшись с ним, Лис.
– Ты слышал… – тяжело вздохнув, караванщик качнул головой.
– И поделом.
– Что? – он вскинулся, словно очнувшись ото сна, с удивлением глядя на друга, который, спокойный и безразличный, не спешил с объяснениями своих слов. – Вот уж никак не ожидал услышать от тебя такого! Неужели ты не понимаешь, что я беспокоюсь за него, за малышку, стараюсь помочь…
– Я вижу одно – ты постоянно лезешь к нему в душу, – Лис никогда особенно не заботился о выборе слов, говоря лишь то, что думал. Его голос звучал холодно и резко, показывая собеседнику, что он убежден в правильности своего мнения и не собирается идти ни на какие компромиссы, даже несмотря на риск обидеть. – Оставь его в покое, дай самому во всем разобраться.
– А Мати?
– Она его дочь. Он любит ее всей душой, заботится, отдает все тепло души, стараясь восполнить отсутствие материнской ласки…
– И при этом неосознанно обижает!
– Ты сам говоришь – неосознанно. Все мы несовершенны. Или ты думаешь, моим сыновьям не достается от меня? Уж не знаю, сколько раз на день я повышаю на них голос, наказываю, а порой и шлепаю. Иначе нельзя. И, поверь мне, дети от этого любят меня не меньше, а даже, возможно, больше, принимая всплески за своеобразное проявление внимания и заботы, – на миг он замолчал, словно переводя дыхание, а потом, уже мягче, добавил: – Ты ведь знаешь: Атен всего себя отдает каравану. На нем лежит огромная ответственность и перед богами, и перед людьми, и она выматывает куда больше, чем самая тяжелая работа, держит в постоянном напряжении… А тут еще беспокойство о Мати. Он боится, что не сможет один воспитать ее, старается сделать все наилучшим образом и, разумеется, порой ошибается, перебарщивая. Возможно, ему стало бы полегче, возьми он вторую жену…
Евсей качнул головой. Он сам не раз думал об этом, какое-то время даже пробовал помочь брату найти новую спутницу жизни, но быстро понял всю тщетность своих попыток, неизменно натыкавшихся на пустоту.
