— Отступайте, товарищи, я прикрою! — гаркнул Щученко, швыряя вторую гранату.
Прогремел взрыв. Клон Нъярлатхотепа болезненно задрожал, в нем образовалась здоровенная дыра. Щученко достал из-за пазухи третью гранату и выдвинул вперед плечо, примериваясь для лучшего броска. На его лице не было даже тени страха.
Должен сказать, полковник Щученко беспредельно туп и даже отчасти безумен, но кем-кем, а трусом его точно не назовешь. С голыми руками на танковую батарею — да запросто!
А уж если у него есть граната…
— Вы шо, значить, мене игноруете?! — разозлился Щученко, видя, что клон Нъярлатхотепа по-прежнему ползет вперед. — Не смейте меня игнорувать! Я вас щас усех подзорву на ху… дой конец!!!
Третья граната и третий взрыв. Враг снова утратил часть себя и отступил на несколько метров. К сожалению, в последний раз.
— Усе, хранат боле нема! — сокрушенно воскликнул полковник. — Кирдык!
— Товарищ Щученко, вы же коммунист! — упрекнул его я.
— Ну да! — надул щеки Щученко, швыряя в тварь кирпич.
Увы, этот снаряд не произвел таких разрушений, как гранаты. Другого оружия у Щученко не осталось. Я временно небоеспособен. Зомби Погонщика Рабов сдох. На Гадюкина со Святогневневым надежды и вовсе нет. А коридор уже заканчивается — еще немного, и нас загонят в тупик.
Конечно, я могу прыгнуть в другой мир. Но только в одиночку. Остальных в этом случае неизбежно сожрут — а значит, этот вариант даже не рассматривается.
И тогда я обратился к своему последнему резерву. К оружию, применять которое мне безумно не хотелось. Но когда все остальные варианты исчерпаны…
Короче, я открыл ковчежец с Пазузу.
Помню, в детстве я читал сказку про джинна, запертого в кувшине. В первую сотню лет он поклялся, что подарит своему спасителю все земные сокровища. Во вторую сотню лет — что исполнит ему три желания. В третью — что оставит ему жизнь. Но его так никто и не освободил, и джинн поклялся, что убьет спасителя, но позволит выбрать, какой смертью умереть.
Конечно, Пазузу сидит взаперти не триста лет, а всего полгода. Но злобы в нем хватит на тысячу джиннов — если он о чем-то и клялся, то разве что уничтожить все и вся.
Открыв ковчежец, я едва удержал его в руках. Пазузу вырвался на свободу с ревом, воем, криками. Он мгновенно вырос до потолка и ринулся вперед с яростью бешеного торнадо. Сейчас ему было наплевать, кто перед ним — архидемон жаждал выместить на ком-нибудь плохое настроение.
И он его выместил. Клон Нъярлатхотепа был буквально… сметен. Разъяренный Пазузу не остановился, пока не размазал его тоненьким слоем. Прошли считанные секунды, а вместо огромного чудовища перед нами вяло булькало несколько лужиц. Я даже не успел понять, что стало со всей этой бескрайней лавиной плоти.
Кажется, большую часть оголодавший Пазузу попросту сожрал.
Расправившись с клоном Нъярлатхотепа, Пазузу запоздало сообразил, что уничтожил кого-то не того. Уже не обращая внимания на все еще шевелящиеся останки, он резко развернулся — и его совино-черепашья морда озарилась хищной радостью.
— Ла-ла-ртууууууууу!.. — взревел он, шарахая кулачищем в стену и проламывая ее на хрен. — Теперь ты…
— На место, Бобик! — скомандовал я, роняя в ковчежец красную капельку.
Ох, как же страшно завыл Пазузу! Поняв, что его затягивает обратно, он вцепился когтями в пол и завопил-заверещал так истошно, что мне даже стало его жалко. Громогласный рев архидемона мгновенно истончился до комариного писка, а сам он свернулся плотным коконом и с жутким хлюпаньем влетел в крошечный ковчежец.
Сработало все-таки. Леди Инанна говорила, что кровь должна быть свежепролитой — а капнул я сейчас той, что полгода назад собрал в ромецианской ратуше. Однако она выглядела совершенно свежей, даже не думала свертываться… ну я и решил, что можно попробовать и так.
И до чего же здорово, что я оказался прав…
Повернувшись к остальным, я встретил три совершенно охреневших взгляда. Щученко тупо пучил глаза, у Гадюкина на лице застыла неестественная улыбочка, а Святогневнев часто-часто моргал — и это особенно странно, потому что так-то он никогда не моргает.
— Товарищ Бритва, а це шо таке було? — потребовал объяснений Щученко.
— Да, Олег, это кто… это что такое сейчас было? — осторожно спросил Святогневнев.
А Гадюкин ничего не сказал — только сверлил взглядом карман, в который я спрятал ковчежец. Чувствовалось, что ему ужасно хочется заполучить эту штуку в свои лапки.
Объяснять я ничего, конечно, не стал. Отделался туманной фразой, что это такая особая секретная технология. Типа биооружие. Где я его раздобыл? Где-где… там же, где и все остальное. В секретных лабораториях Шангри-Ла. Потом как-нибудь расскажу подробнее, за чашечкой кофе и кальяном.
Кстати о кальяне. Одержав блистательную победу, я почувствовал, что до смерти хочу курить. Сейчас бы три сигары разом засмолил, честное слово. Удовольствия, конечно, никакого — у меня ведь даже легких нет — но все лучше, чем тупо пялиться на изгвазданный коридор. Стены и потолок выглядят так, словно здесь взорвалась цистерна с мантами — тесто и фарш вперемешку.
Переломанные конечности уже начали потихоньку срастаться. Нога все еще зудит, но ступать можно без опаски. И теперь, когда путь свободен, надо быстренько отсюда сваливать. С пустыми руками, зато живые.
Почти все живые. Нас таки стало на одного меньше, и профессор Гадюкин сейчас как раз подобрал то, что от него осталось — кисть левой руки.
— Лелик, а можно мне взять эту штучку? — задумчиво попросил он.
— Зачем? — удивился Святогневнев.
— Попробую клонировать.
— Лучше не надо, — нахмурился Святогневнев. — При жизни эта тварь была очень агрессивной и обладала какими-то странными способностями. Не знаю уж, что у тебя получится, но предчувствия нехорошие…
— А если с человеком скрестить? Или с гориллой, допустим?
— Да забирай его на доброе здоровье, — отмахнулся Святогневнев. — Если что-нибудь родится, назови в мою честь.
— Договорились, Лелик! — обрадовался Гадюкин. — Руку на дружбу!
Святогневнев насмешливо подал ему руку. Ту, которую он до этого держал под мышкой.
— Лева, тебе помощь не нужна? — спохватился я. — Ты себя как вообще чувствуешь?
— Как я могу себя чувствовать? — досадливо посмотрел на меня Святогневнев. — Я мертвый. Я никак себя не чувствую. Домой вернусь, как-нибудь пришью… швы наложу… разберусь, в общем. Ты за меня не беспокойся.
Но я все равно беспокоился. Если ваш лучший друг будет стоять с оторванной рукой, вы тоже забеспокоитесь.
