— Если это ваше требование. — Лавастин был явно недоволен, но противоречить епископу не мог.
— Думаю, так будет лучше, граф Лавастин. — Ее взгляд задержался на Алане, который готов был провалиться сквозь землю, лишь бы избежать этого внимания. Она долго изучала его и собак, а затем они все вместе двинулись за госпожой Сабелой. Граф Лавастин сопровождал Антонию.
Брат Агиус тоже смотрел на собак, зарычавших, когда епископ проходила мимо и немного посторонилась, хотя все же оставалась вне досягаемости, но в отличие от прочих явно их не боялась.
— Ты крутишься рядом с пленником целыми днями, да, Алан?
Алан кивнул:
— Да, почтенный брат.
Взгляд Агиуса беспокоил его не меньше, чем взгляд вождя эйка. Они оба не сводили с него глаз. Он сжал кулаки, пытаясь сохранить твердость духа.
— И ты, должно быть, видел то, чего не видели другие.
— Да, почтенный брат.
— Надеюсь, ты будешь со мной откровенен.
Лицо Алана покраснело. Он переминался с ноги на ногу, но ответить не мог — требовалось либо солгать священнику, либо предать вождя эйка. Хотя что он был должен этому эйка? Разве не обязан он верностью в первую очередь Господу, а во вторую — графу?
— Придешь ко мне завтра, — вдруг сказал Агиус. — После утренней службы. Понял?
— Да, брат.
Агиус вышел.
— Халан!
Алан быстро и опасливо оглянулся, чтобы увериться, что поблизости никого нет. Но все, слава богу, оставили псарню. Собаки терпеливо сидели и ждали, пока Алан снимал укороченную цепь.
— Ты не должен говорить, — сказал он вождю. — Только когда мы одни. Иначе они будут тебя мучить.
— Нет мучить, — отвечал эйка. — Нет мучить, Халан. Идти домой.
— Я не могу освободить тебя. Я служу графу.
— Имя… Человек.
— Граф Лавастин — это имя твоего хозяина. Ты же знаешь это.
— Тре человек смотреть. Ан, до, тре человек. Имя человек.
Что он хотел? Алан знал только, что как не мог он предать беззащитного и беспомощного варвара, так не мог обмануть и доверия графа. Что, если вождь и в самом деле убежит и потом узнает в лицо госпожу Сабелу? И если эйкиец знает слово «король», то знает ли он, что такое принцы и королевы?
— Я не могу сказать тебе их имен. Ты должен это понять, прошу тебя.
Вождь не ответил. Он только моргнул, как сова, явно что-то обдумывая. Алан поспешил уйти. Все это было выше его понимания.
Ближе к вечеру, когда он прислуживал у стола, разговор зашел о временах правления императора Тайлефера, сто лет назад объединившего Салию, Варре, западные провинции Вендара и южные герцогства в огромную империю, которую иерарх города Дарра провозгласила возрожденной Даррийской Империей. Алан понял вдруг, что слова «ан, до, тре», произнесенные Эйка, означали «один, два, три» на чуть искаженном салийском языке. Он знал салийский настолько, чтобы общаться с купцами, иногда приплывавшими в Осну. Но откуда их язык знал вождь народа эйка? В голове перемешалось множество загадок.
Наутро епископ Антония провела праздничную службу, знаменовавшую второй день Экстасиса. Как только верующие разошлись, Алан преклонил в храме колени. Лэклинг последовал его примеру, хотя знаками и шепотом Алан пытался его прогнать, дурачок упорно не желал слушаться. А может, и действительно не понимал. Юноша принял позу покорности, но что-то было в его поведении не так. Лэклинг никогда не нарушал церковного благолепия урчанием, полупонятными фразами и фыркающим смехом. Алан положил руку на его плечо, и они начали молитву перед алтарем святого Лаврентиуса, погибшего до времен императора Тайлефера, неся Круг Единства варрийским племенам, жившим в этих местах.
Они стояли на коленях настолько долго и тихо, что мыши за алтарем набрались смелости и высунулись из невидимой норки. Лэклинг любил диких тварей и затаил дыхание. Алан медленно протянул руку, поймал мышь и осторожно поднял ее, давая Лэклингу возможность погладить шелковистую шкурку. Он не хотел убивать зверюшек, этих вредителей, которые доверчиво шли к нему в руки.
Неожиданно мышь забеспокоилась, вырвалась из руки Лэклинга и убежала под алтарь. Все мыши затихли.
— Друг мой.
От неожиданности Алан вздрогнул, услышав мягкий голос Агиуса рядом с собой. Минутой позже Агиус встал на колени прямо на каменный пол — непреклонный служитель никогда не позволял себе роскоши пользоваться подушечками, предназначенными для этого.
— Так есть что-нибудь, Алан, что хотел бы ты мне рассказать?
Алан судорожно сглотнул ком.
— Клянусь, что сохраню это в тайне, как сокровенную беседу между тобой и Господом.
— С-сокровенную беседу?
— Некоторые служители церкви говорят, что исповедь должна быть личным делом кающегося, его сокровенной беседой с Владычицей, а священник не более чем посредник. Я не верю в общую исповедь, Алан. Быть может, кто-то назовет меня слишком радикальным. Каждый из нас обязан обращаться душой к Госпоже Нашей и Святому Слову, ибо Господу важны не внешнее поведение, но то, что творится в сердце нашем.
— Но разве внешнее не изобличает внутреннего? Того, что в сердце?
— Мы никогда не познаем этого иначе как по милости Владычицы. Тебе может показаться, что я служу Владычице искренне, с чистым сердцем, но как за внешним поведением изобличишь ты то, что внутри меня? Может быть, то, что скрыто в моем сердце, пронизано тщеславием и гордыней, верой в то, что я могу служить Господу и Владычице лучше любого другого человека? Поэтому и молюсь каждый день о даре смирения, поэтому и прошу тебя рассказать мне правду.
— Я не знаю почти ничего. Вождь эйка сказал мне несколько слов. Вот и все. — Даже сжав руки в кулак, Алан не мог унять дрожи.
— На каком языке?
— На вендийском. Я другого не знаю.
— Здесь, в Варре, многие люди знают салийский.
— Я знаю лишь несколько слов. Вождь считал по-салийски, или его слова звучали похоже. Но толком он не сказал ничего. Он почти не умеет говорить по-нашему.
— Почему ты не сказал графу Лавастину?
Алан почувствовал, что его загнали в угол.
— Я… думал только, что будет неправильно, если варвара станут пытать, а он на самом деле не может нормально разговаривать. — Он отважился посмотреть на Агиуса, боясь обвинения в крамоле, но выражение лица священника не изменилось. Он напряженно вглядывался в изображение святого Лаврентиуса.
— У тебя доброе сердце, Алан. Я учту это, когда буду что-то предпринимать. Есть еще что-нибудь, чем бы ты хотел со мной поделиться?
Повелительница Битв. Видение, явившееся ему посреди развалин. Сова, охотившаяся той ночью, в канун летнего равноденствия. Но он не смел заговорить об этом с Агиусом или с кем-то, кроме родных. Испугавшись, что он вот-вот выдаст тайны, Алан спросил первое, что пришло ему на ум:
