Они выехали из пустых земель во что-то намного худшее: естественная мостовая ослепительно белого цвета, простершаяся он когтей их канков до горизонта. Равнина была абсолютно пуста, не был ничего, кроме сверкающих пыльных вихрей, вызванных палящим солнцем и проносящихся через стоячий воздух. Они внезапно беззвучно появлялись, проносились по белой плоскости и так же внезапно и беззвучно исчезали, как и появлялись.
Один из них прошел совсем рядом, осыпав лицо Павека острыми крупинками. Его язык коснулся потрескавших губ и он ощутил вкус соли.
Йохан и друиды немедленно прикрыли лица масками, сплетенными из хитиновых ремней. Каждая маска имела узкую прорезь над глазами, чтобы уменьшить нестерпимое сияние кристалликов соли, и длинную вуаль, закрывавшую рот от противной пыли. Павек вслух предположил, что практичные друиды должны были упаковать в свои рюкзаки добавочную маску, на всякий случай, но Руари резко бросил, но запаса они не взяли. Ни Йохан ни Акашия не поправили его. Делать нечего, Павек распустил волосы вперед, на глаза, и натянул рубашку на голову.
Жара набросилась на него. Даже кес'трекелы избегали этого места: Кулака Солнца. Драгоценная жидкость улетучивалась через каждую пору его растрескавшейся кожи. Он решил, что скоро умрет и на мгновение испугался, что друиды бросят его вместе с солдатом-канком, чье мясо было несъедобным, и немногими оставшимися кувшинами воды. Впрочем вся эта вода могла бы купить ему только несколько дней нестершимых мук, прежде чем он помрет.
Когда воздух похолодал, он решил, что уже умер, но оказалось, что это только закат солнца.
* * *
Они напоили канков, съели последние запасы — хлеб путешественников, черствый и жесткий — и наполнили меха для воды, которые Акашия, Руари и Йохан везли на своих более меньших канках, оставив последний кувшин с водой наполовину пустым. Потом, когда первые звезды появились в фиолетовом полумраке, они опять сели на канков и поехали дальше. Павек не спрашивал, почему они не разбили лагерь на соленой долине: они или сумеют убежать от Кулака Солнца до подъема солнца или умрут. Он держал кувшин с последней водой у себя на коленях, слушая как драгоценная жидкость ударяется о пробку, образуя своебразный контпункт к ритму, выбиваемому когтями шести ног канка и стуку его сердца.
Бледно-серебряный Рал и золотой Гитей не спеша плыли между звезд. Уже самые слабые звезды начали гаснуть, на восточном горизонте появилось пока слабое свечение, а соляная корка пустыни попрежнему простиралась во всех направлениях, и конца ей не было видно. Павек разрешил себе сделать два маленьких глотка из кувшина, а потом обмотал голову рубашкой.
Сейчас он хотел только одного: остаться в Урике, гнев Короля Хаману вряд ли был бы хуже того, что ему предстоит пережить в ближайшие несколько часов. Он молился, чтобы его сознание умерло раньше, чем его тело. Потом все мысли исчезли и он стал ждать смерти.
* * *
— Как всегда и навсегда — пускай это зрелище заставит петь твое сердце в твоей груди.
Голос Йохана вырвал его из пустоты. Жара исчезла вместе со скрипом соли под когтями канка. Неужели его последнее желание исполнилось? Его сожженный солнцем рассудок ускользнул из головы через трещины в Кулаке Солнца? Но, несомненно, ветеран-дварф никогда не составит ему компанию на лишенных следов путях другой жизни.
Спустив рубашку на плечи, он сбросил волосы с глаз, моргнул, потом моргнул опять. И обычная пустыня с ее пыльной травой и гладкими, покрытыми толстыми листьями кустами никогда не выглядела трепетной и полной жизни, но здесь бледные кусты росли в окружении густой зеленой травы, и все это богатство находилось прямо перед ними и по площади, как ему показалось, было не меньше самого Урика, а на небе были облака. Не те ужасные и зловещие посланцы Тирского шторма, а округлые холмы, белые как та соль, которая осталась за ними. Или перед ними?
Невозможный пейзаж лежал перед ними, по обе стороны и сзади от них, а солнце, сияя ярко хотя и нежно, находилось на правильном месте, над головой, но казалось совершенно другим. Рефлекторно он сунул руку в пустое место под рубашкой, где раньше висел медальон Короля Хаману.
— Квирайт? — прошептал он, протирая свои глаза и ожидая увидеть что-то совершенно другое, когда откроет их.
Акашия, которая на этот раз ехала сзади Руари, услушала неверие в его голосе и повернулась к нему с улыбкой. — Дома.
Тщательно обработанные поля с пшеницей отмечали края Квирайта. Кирпичные колодцы с деревянными воротами для подъема воды распологались в центре каждого поля. Судя по всему оазис друидов находился прямо над огромным резервуаром воды, и можно было подавать воду на каждое поле.
По краям полей росли деревья, а ближе к центру оазиса их было так много, что они полностью закрывали сам центр.
Деревья.
В Урике, во время Фестиваля Цветов, в начале сезона Поднимающегося Солнца, обычным горожанам разрешали пройтись по улицам королевского квартала. Выстроившись в длинную, извилистую очередь им приходилось ждать целый день, чтобы получить возможность пройти за железные ворота личного сада Короля Хаману и посмотреть своими глазами на легендарные Деревья Жизни с распустившимися коротко-живущими цветами. Все остальное время года фруктовые деревья, выращиваемые в укромных уголках отгороженных от простого народа богатых поместьях, посылали облака невероятных запахов на соседние улицы. Иногда эти ароматы возбуждали заговоры среди тех, кто никогда не чувствовал их сладостный нектар на своем языке.
Темплары регулярно ели фрукты — это была одна из их многочисленных привелегий. Но за всю свою жизнь Павек никогда не видел дерево, которое не было бы окружено стенами и стражниками.
Друиды могли называть Квирайт своим домом, но для Павека, едва живого и почти потерявшего рассудок после многих дней жары, жажды и пути, он выглядел как рай.
* * *
Легкий ветер шевелил поверхность лениво-текущего ручья. В его спокойной поверхности отражалось небо с обширными стадами облачных тварей, которые плыли на запад, туда, где садиться солнце. Телами сунула руку в воду и поболтала ей там, уничтожая картинку. В каждом солнечном закате, неважно насколько прекрасном, был момент ухода, смерти, а она не любила сны о смерти. Лучше уж видеть во сне вечно-зеленую траву на берегах речки.
Нежный цветок цвета солнечного восхода — блестящий желтый, окаймленный по краям розовым и светло-желтым — пробился через траву. Капли нектара серебрились на его сердце.
Много лет назад у этого ручья было имя. Теперь же он течет только в ее мечтах, где правит память, а имена не нужны.
