Он поймал мою руку и поцеловал ладонь.
— Все в порядке, Кира, я понимаю!
Но, не отрываясь, он продолжал смотреть на дорогу. Только на дорогу.
ЭПИЛОГ
Серый сталинский дом на Проспекте Мира. Двор-колодец, куда можно попасть только через калитку, по звонку домофона. Мне ответил приятный женский голос.
— Вас ожидают, заходите.
Я вхожу в подъезд — кованая лестница, лифт, широкие двери в квартиру номер 15, выкрашенные коричневой краской. Они открываются до того, как я успеваю протянуть руку к звонку. На пороге молодая женщина — светловолосая, высокая. Рядом, с интересом меня разглядывает, огромный бернский зенненхунд.
— Проходите, — говорит она, — Павел Андреевич ждет вас в кабинете, я провожу.
Я иду за ней по натертому до блеска паркету. Собачьи когти стучат за спиной. Это самый настоящий старинный паркет, и я не удивлюсь, если узнаю, что он сохранился с момента постройки дома.
Мы идем длинным коридором, направо и налево мелькают комнаты. Поворот налево, дубовые двери. Женщина тихонько открывает створку, заглядывает.
— Я не сплю, Симочка, — доносится до меня голос Деда, — Она пришла?
— Да, дедушка! — И — мне, — Заходите.
Я вхожу в кабинет Шереметьева. Здесь царит полумрак. Бархатные зеленые шторы опущены, лежат тяжелыми складками на полу. Огромный стол (пес протискивается мимо меня и забирается под него), дубовые стеллажи библиотеки, портреты в старинных рамах, старое массивное кресло в углу. Вдоль стены диван. На нем, укрытый шотландским пледом, лежит Дед. Господи, как страшно он похудел!
Он протягивает мне руку, оплетенную синими старческими венами. Я бросаюсь к нему и встаю на колени рядом с диваном, отвечая на пожатие.
— Павел Андреевич!…
— Не пугайся, девонька, приболел немного… Да и возраст!
Его глаза цепко оглядывают мою новую голливудскую личину. Я смущенно собираю волосы с плеч, откидываю назад. Уже использовала четыре краски с темно-каштановыми и темно-русыми оттенками, но пока добилась только того, что волосы из рябиновокрасных превратились в меднорыжие. Кошмар!
— Прогулка пошла тебе на пользу! — неожиданно смеется Дед, но тут же становится серьезным. — Так и не нашли того, кто подменил Максиму диск?
Я молча качаю головой.
— Ты понимаешь, что это значит?
— Понимаю. И мне страшно…
Дед, морщась, растирает левую половину груди. Я испуганно вскакиваю.
— Не сметь кричать, Волчонок! — неожиданно властно рявкает он. — Дай мне таблетку — там, на тумбочке у кресла. Розовую…
Торопясь найти лекарство, я сношу кресло. Зеленое, в цвет штор, покрывало на нем сдвигается, обнажая малиновое нутро и… львиные лапы.
Дрожащими руками я наливаю воду, расплескав половину, подношу Деду стакан и таблетку на прыгающей ладони. Он, насмешливо косясь на меня, выпивает лекарство и откидывается на подушки.
— Устал я за последнюю неделю, — ворчит он, прикрывая глаза.
Я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу. Вопросы чертиками скачут на языке.
— Два, — вдруг говорит Шереметьев, не открывая глаз.
— Чего? — не понимаю я.
— Два вопроса…
— Демон, — лаконично говорю я.
— Вернется, — так же лаконично отвечает он и, подумав, добавляет — Кошки самостоятельно странствуют между мирами. Они ведь гуляют САМИ ПО СЕБЕ.
— А?…
— Он жив. Не забывай, Волчонок, он все-таки герой! Его путь…
— …усеян трупами врагов. Я помню.
— А теперь оставь меня! — Дед так и не открывает глаз. — Боня, проводи!
Красавец Боня, стуча хвостом, вылезает из-под стола, большой головой толкает меня под колени — к двери.
— До свидания, Павел Андреевич! — растерянно говорю я. — Выздоравливайте…
И уже на самом пороге меня догоняет его сухой, как осенние листья, старческий шепот.
— Не бойся, Волчонок. Я пригляжу за тобой. Покуда сил хватит!…
