— Данники хотят спрятать от тебя сокровище. — Пожала плечами она. — Не ищи камня. Возможно, жемчуг — женщина, которую боги желали бы видеть среди своих служанок, а не в постели грязного ахейского вождя.
3.
Одиссей проснулся оттого, что кольцо раскалилось и жгло палец. Это была печатка с изображением лебедя, точно такая же, как и у всех женихов Елены. В образе белой птицы Зевс соединился с Ледой и стал отцом самой прекрасной женщины на свете. Впрочем, иные говорили, будто Елена — это смертный слепок Афродиты, только созданный не из пены, а из грязи земной…
Было время, ахейские цари едва не передрались из-за нее. Всех спасла мудрость Одиссея. Однако тогда ему едва минуло двадцать, и никто еще не называл его мудрым. Царь Итаки предложил предоставить выбор невесте. А женихам поклясться, что они придут на помощь тому, кого она предпочтет, если кто-нибудь попытается похитить красавицу. Елена отдала руку кудрявому Менелаю, а остальные обменялись перстнями в знак верности новому союзу.
К несчастью, Пенелопа до сих пор ревновала мужа — не понимала, зачем он носит проклятое кольцо, если давно забыл о дочери Лебедя.
— Я тысячу раз говорил, что не был влюблен в эту куклу. Что хорошего в женщине, с детства пристрастившейся хлебать отвар мака?
Царица только мотала головой и дулась.
— Послушай, нам нужен был союз. Под любым предлогом. Елена подходила как нельзя лучше. Сама подумай: если бы мы открыто объединились, что сказал бы Минос? Что его подданные собираются бунтовать? Наказание было бы скорым и страшным. — Одиссей вытирал жене ладонями глаза, но она снова носом натыкалась на злополучный перстень, и все начиналось сначала. Какая удача, что сейчас Пенелопа спала.
Сам Лаэртид уже не мог заснуть. То, что кольцо жгло руку — дурной знак. С союзом не все ладно. Он решил на другой же день снарядить корабль и посетить кого-нибудь из ближних царей. Предпочтительно Агамемнона. К нему в Микены стекаются все новости.
4.
Порт Ираклион — самый крупный на Крите — не слишком понравился Шлиману. Шумный, грязный турецкий город. Много овец в клещах и ковров, залитых помоями. Улицы не шире ослиных кишок. Лавки, вывороченные наружу потрохами — подходи, трогай, выбирай, торгуйся, кричи. Этого Генрих-эфенди не любил. Его коробило, когда любой бродяга мог схватить двуколку за колесо, а с верхнего этажа на голову опрокидывалось ведро воды.
Дом, который он снял для себя и своей молодой жены, окна в окна смотрел на соседний, и когда там бранились, пугливая София вздрагивала.
Седок приказал кучеру остановиться, и в этот миг от стены напротив отлепился какой-то долговязый субъект европейской наружности и, не сняв с головы шляпу, шагнул к коляске.
— Мистер Шлиман, если не ошибаюсь? — Его загорелая рука легла на дверцу, не позволяя ей открыться. — Я хотел бы узнать, по какому праву…
— Мистер Эванс?
Мгновение они смотрели друг на друга. Шлиман успел заметить, что пиджак на его горе-сопернике дешевый и явно без подкладки, а правая зкула украшена ссадиной. Видимо, археолог вступил в бой с полицейскими, защищая свой клочок земли. Напрасно. Турки приходят в ярость от сопротивления.
— Вы негодяй! Бесчестный человек! Используете грязные методы! — выкрикнул англичанин.
Все это Генрих слышал сотни раз. Будь он честным человеком, разве пошли бы к нему деньги? Шлиман поднял руку, чтобы постучать кучера по плечу: длинный хлыст отгонит непрошеного собеседника. Но в это время Софи, сидевшая с ним рядом, откинула с лица газовую косынку.
— Генрих, умоляю, оставь этого юношу, — мягко коверкая слова, произнесла она по-немецки. — Кажется, он и так пострадал.
Святая Елена! Или Елена Прекрасная! На Эванса смотрели фиалковые очи необыкновенной глубины. Под черными бровями-чайками они казались еще темнее. Как у древних плясуний в складчатых юбках, чьи статуэтки Артур находил в этой красной земле. Молодой археолог поперхнулся и стоял с открытым ртом, пока Шлиман, довольный эффектом, не окликнул его:
— Если у вас все, то мы с женой проследуем в дом.
Гордый своим достоянием, он нарочито крепко взял Софи за локоть и без особых церемоний вытащил из двуколки. Кажется, этой деревенской грубостью Генрих-эфенди старался подчеркнуть свое право на нее. Артуру подумалось, что под шелком голубой блузки у госпожи Шлиман должны остаться синяки.
— Я не закончил разговор. — Эванс продолжал преграждать сопернику дорогу. — Мало того, что вы подкупили чиновников и полицейские палками прогнали моих рабочих. Вы еще сами начали копать, не имея ни малейшего представления о том, как это делается! Сегодня я был на участке и видел проложенные траншеи. Это чудовищно! Ваши землекопы выбрасывают в отвал вещи, даже не осмотрев их, и долбят древнюю кладку кирками.
Шлиман помрачнел и начал покусывать левый ус, что у него было признаком раздражения.
— Вы снесете то, что хотите раскопать! — продолжал Артур. — Я читал отчеты о ваших микенских штудиях. Там за вас, по крайней мере, трудились специалисты, Хефлер и Бюрнуф. Хотя позже всю славу газеты присвоили вам. Теперь вы вообразили, будто справитесь без ученых. Дело, думаю, в деньгах. Вам показалось излишним делиться…
Последние слова должны были обидеть миллионера. Но Генрих резким жестом отмел реплику Эванса, как несущественную.
— Ошибаетесь. Просто господа ученые не верят в существование цивилизации, описанной у Гомера. Микены еще куда ни шло — крепость, руины стен сохранились. А Крит — горные пастбища и ничего больше.
Эванс опешил.
— Как ничего, когда я сам раскопал… — Он прикусил язык, поздновато сообразив, что не следует делиться с врагом профессиональными тайнами.
— Возможный вход в Лабиринт? — сухо рассмеялся Шлиман. — Попробуйте-ка докажите. Стоит вам заикнуться, как на вас выльют ушат грязи. Да, я плачу газетам, — с вызовом бросил он. — Не хочу больше терпеть то, что было обо мне сказано, когда на Итаке я обнаружил спальню Одиссея. Очередной скандал может плохо подействовать на мою верную Пенелопу.
Эванс отступил на шаг. Ему было очень неприятно испытывать сочувствие к своему более удачливому конкуренту.
— Я деловой человек, господин Эванс, — тем временем бубнил Генрих, — и предлагаю вам сделку. Займите при мне место помощника, и вы сможете участвовать в раскопках, которых так жаждете.
— А вся слава опять достанется вам? — Губы Артура сложились в саркастическую усмешку. Молодому археологу хотелось сказать что-нибудь очень грубое. Но Софи снова повернула голову, и взгляд ее бездонных очей стал просительным. О чем она умоляла? О том, чтобы Артур перестал спорить и согласился? Или о том, чтобы он наконец дал им с мужем войти в дом? Эванс не знал, но почему-то кивнул и боком отодвинулся к стене.
