– Ну Елена, если горячее резко остудить, то огня не будет какое-то время. Ничего, кроме росы. – Премудрая умолкла. Она глянула вниз, во двор. Земля далеко внизу виднелась, так как светелка девичья располагалась под самой крышей царского терема. – Вот только как из светелки выбраться? Через двери никак, Потап охрану поставил.
– Лестницу сплетем, – предложила Марья. – У Елены юбок много, на лоскуты раздергаем, – сказала она и, заметив возмущенный взгляд сестры, поспешила добавить: – И потом, я же не все юбки использую, а только мышей погрызенные! Вырежем спереди подолы – и будет у тебя новый наряд по хранцузской моде, как у тех девок срамных, что танцы с голыми ногами танцевали.
– Да?… И платье отдай, и юбки отдай, – едва не плача, сказала Елена Прекрасная, – а мне-то что за это будет?
– А тебе я мыло дам, от которого твои косы еще пышнее станут, – пообещала младшенькой мастеровитая сестра.
– Ой, Марьюшка, я его у папеньки на денежку выменяю! – Елена даже запрыгала в восторге. – А на денежку куплю серьги заморские!
– Ну и зачем, Еленушка, батюшке мыло для волос? Он же лысый! У меня средство хорошее есть – полы натирать, чтобы сверкали.
– Да? – недоверчиво произнесла Елена, чувствуя подвох.
– Точно-точно, – поддержала розыгрыш Василиса. – Батюшка отполирует лысину и так обрадуется, что две денежки тебе даст.
– Ну ладно, – ответила младшая сестра. В ее глазах плескалась мука: с одной стороны, серьги хотелось новые, а с другой – было жалко расставаться с платьем. Но желание иметь обнову победило, и Елена согласилась.
Старшие сестры принялись за работу. Они растеребили тюфяк, и Василиса Премудрая принялась мастерить куклу, а Марья резала на полосы многострадальные нижние юбки. Елена, не в силах наблюдать за таким обращением с ее вещами, уснула. Она сладко посапывала на мягкой пуховой перинке, укрывшись одеялком из гагачьего пуха, и во сне видела новые серьги.
Глава 5
УРОК ИТАЛИЙСКОГО ЯЗЫКА
Утро только готовилось Лукоморье обрадовать – еще не появились первые солнечные лучи, но звезды уже потускнели, а небо перестало быть совсем темным. Темнота ночная разжижилась, посветлела, обещая скорый рассвет. В лесу соловьи уже заливались сладкими трелями, создавали романтическую атмосферу.
Оно и кстати было, потому что Водяной на коряге у пруда не один сидел. У него свидание было – наконец-то невеста из земель Италийских прибыла! Звали невесту не по-нашему красиво – Нимфушка. Водяной с удовольствием выговаривал имя невесты, так уж повелось, что нравилось ему все экзотичное, редкое. И хотя знакомцы над его пристрастием ко всему чужеземному посмеивались, сам Водяной был раз и навсегда уверен, что только в далеких землях знают, как надобно жить. А случилась эта уверенность потому, что довелось как-то услышать Водяному мудрые слова, которые при нем промолвила Василиса. «Нет пророка в своем отечестве», – сказала тогда царевна, и мудрость эта крепко засела в уме речного хозяина. И хоть сохли по Водяному русалки да кикиморы болотные, хоть и злились сильно, что холостяк на них не смотрит, но Водяной по вопросам брака имел твердую позицию и всем претенденткам выдвигал обязательное условие: его жена должна иметь заграничное гражданство. А на кикимор и других местных красоток он внимания не обращал – чего бы им не сохнуть, спрашивается? Мужчина-то он хозяйственный и зажиточный.
Нимфушка Италийская глаза имела бездонные, цветом что вода морская. Волос спускался волнами до самого копчика – зеленый, словно водоросли заграничные, какие ламинариями называются. Лицом она была хороша, нравом смешлива. И вообще, в ее характере было проявлять дружелюбие и приветливость к каждому встречному-поперечному. Пока на берегу пруда шел свадебный пир, она дружелюбно и с Лешим поближе познакомилась, и с Полевиком, и даже Анчутку вниманием не обошла.
– Ты с ней наплачешься, – предупредил друга Леший, – она с таким дружелюбием рога тебе подсуропит знатные, что у оленя благородной породы, какие в Аглии водятся.
– В Аглии, говоришь? – переспросил Водяной. – Ну ежели олень тот аглицкий, то я и на рога согласен. Лучше благородным оленем рогатым быть, чем козлом безрогим провинциальным.
– А кто ты есть?! – вспылил Леший. – Козел безрогий провинциальный и есть!
– Нет, брат, ты определись – безрогий я или рогатый! – Водяной встал и грудь выпятил.
– Э-эх, дурень ты, – проворчал Леший и сплюнул. – И что тебе все заграничное глаза застит? Получается, ежели из стран далеких прибыло, то ты это кушать будешь?
– Конечно, – согласился Водяной.
– А ежели то кушанье хуже навозу медвежьего будет и совсем несъедобное?
– У иноземцев плохого нет, – сказал, что отрезал, Водяной, не давая разрушить свою веру. – У иноземцев все лучше нашего!
Леший только руками развел. На том пир свадебный и кончился.
Нимфушка ни слова не понимала по-лукоморски, но это не мешало ей лопотать, не умолкая ни на минутку.
– У меня в реках и осетры водятся знатные, и стерлядь. – Водяной расписывал хозяйственные достижения, пребывая в романтическом настроении. – И жемчугов речных немерено, и других богатств.
Но Нимфу Италийскую богатства жениха вовсе не интересовали. Она схватила Водяного за уши, впилась жадными губами в его губы да так за собой на дно озерное и увлекла. Водяной от этого напора растерялся до такой степени, что даже сопротивления не оказал – только хвостом по воде раз-другой плеснул.
А Леший после пира в лесную берлогу направился. Дома он посмотрел на супругу новым взглядом, сравнил ее с любвеобильной Нимфой – и пересмотрел свое отношение к жене. Родной ему Лешачиха показалась, верной, как лебедь. О том, что на такую страхолюдину никто и не позарится, Леший как-то и не вспомнил. И характеру своей половины – склочному да тяжелому – порадовался. Подумал он, что это в любом случае лучше, чем дружелюбие на кого попало распространять, как то Нимфа Италийская делает. Может, у них в Италиях и заведено так, но здесь нравы дремучие царят, лукоморские, рассуждал лесной хозяин. И у одной бабы – какой бы породы она ни была – один мужчина должон быть! С такими мыслями Леший лег спать, сразу же после того, как Лешачиха закатила ему скандал за долгую отлучку и возвращение домой в нетрезвом виде.
Предутренние часы самые тихие, сон в такое время крепче крепкого. Только Василисе не спалось. Все ворочалась, то и дело открывая глаза: не проспать бы. И поэтому, как темнота отступать стала, растолкала она Марью. Марья Искусница мигом глаза открыла и вскочила с постельки. Укрепили царевны веревочную лестницу, в окно ее опустили, переживая, достаточно ли длинна она. Но лестница размоталась до самой земли. Сестры осторожно вылезли из окна, спустились вниз. Отчаянные они были, страху совсем не ведали, что, учитывая полученное воспитание, было неудивительно. А если уж совсем откровенно сказать, то никакому воспитанию их вовсе не подвергали, а потому в исполнении своих желаний они не знали границ.
