Трезвые наблюдения влюбленного не умаляли, однако, того сильного чувства, которое заставляло его опускать мрачнеющий взор к носкам туфель. Особый разум любви обращал все горькое и сомнительное, что видел Юлий в суженной, против самого наблюдателя, поражая и без того стесненное сердце.
— Дивей! — оглянулась Золотинка, махнув веером из слоновой кости.
Молодой окольничий Дивей с готовностью покинул товарищей, чтобы расположиться в доверительной близости к государыне: можно было наклонить ухо или самому склониться — по малейшему знаку только. Когда бы явилась нужда. И когда бы не стоял в трех шагах Юлий, на которого прекрасно владеющий собой изящный молодой человек бросил едва уловимый взгляд — почтительный, но с изъянцем, с какой-то непостижимой наглинкой.
Юлий отвернулся, сначала просто отвернулся, а потом двинулся среди расступившихся придворных туда, где стояли сиротливой кучкой пять или шесть маленьких человечков пигаликов — посольство Республики.
Большеглазый Буян, не настолько, по-видимому, увлеченный праздником, чтобы не заметить государя, повернулся в учтивом ожидании, однако на сдержанно-скорбном личике его не явилось даже подобия положенной в придворном обиходе улыбки. Обнажив голову, как при похоронах, пигалик, чудилось, только и дожидался Юлия, чтобы выказать соболезнование.
Они обменялись незначащими словами, товарищи посла и слованские дворяне отступили, чтобы не мешать государственному разговору, но ни Юлий, ни Буян не торопились. Оба повернулись к пруду, с удвоившейся мрачностью наблюдая разыгрываемые на море страсти. Что видел и чувствовал Буян — держал при себе, а Юлий, тот ничего не видел и не чувствовал из того, что полагалось зрителю. Забывшись, молчали они под заунывные стенания труб… И Юлий внутренне вздрогнул.
— Скажите, государь… — молвил пигалик, не отводя взгляда от взволнованной поверхности пруда. — Не знаю, удобно ли спрашивать. Но это не праздное любопытство. Скажите: вы счастливы?
Быстрый взгляд на неподвижное личико пигалика выказал чувства Юлия, и он задумался, не стесняясь молчания.
— Знаете что… — тихо произнес он, уставившись пустым взором на уходящие под воду суда, которые взаправду, совсем не шуточно тонули, имея на борту притворно ломающих руки танцоров. — Знаете, говорят, что хорошая жена сделает мужа счастливым. А плохая — сделает мудрым. Так вот, я и счастлив, и мудр одновременно.
Усмешка на губах юноши не обманула пигалика, он не спросил ничего больше, а чуть погодя заметил:
— А вот и ваша жена.
Лжезолотинка снялась с места и со всем хором почитателей, окруженная избранным обществом выдающихся мужчин и блистательных женщин, направилась к мужу, производя смятение в толпах придворных, стоявших вдоль уреза воды. Поотстав на пару шагов, следовал за государыней и Дивей — воплощение изящной отваги и учтивого остроумия, молодой вельможа, чей серебристый наряд и стройные ноги так хорошо дополняли сиреневое с пышным подолом платье государыни.
Послы склонились, отмахнув шляпами, но Золотинка бросила на пигаликов безразличный взгляд, не дала говорить Юлию, имевшему несколько подходящих к случаю слов, и прямо запретила это Дивею, который не переставал развлекать государыню:
— Вы надоели мне, Дивей! Слышите! Запрещаю вам открывать рот в течение часа. Ровно час!
— Преданный служитель божества со смирением принимает это испытание веры и церковное запрещение!
Плавно поведя рукой, Дивей приложил ее к груди и сразу затем, едва государыня вскинула взгляд, замкнул уста — запечатал их напоследок пальцами. Чистое, тонких очертаний лицо его приняло то несколько напыщенное, «невсамделишное» выражение, какое бывает у играющих детей, когда они изображают взрослые чувства.
— Кто берет над чужой душой такую большую власть — непомерную, — принимает на себя и ответственность, по-моему, тоже непомерную, — заметил Юлий с явно проскользнувшей горечью. И Зимка не замедлила ответить, словно только и ждала случая:
— Ну вот, вот! Послушай себя! Что ты говоришь?! Ты ревнуешь, вот что! Опять ты изводишь меня ревностью! Мещанские штучки! — воскликнула она, резко обернувшись.
Пронзительный голос государыни, напоминавший о домашних шлепанцах, грязной посуде, нечесаных космах и опухшем лице хозяйки, пробудил бдительность придворных — они с особой тщательностью соблюдали легкомысленную и праздничную повадку. Голос государыни заставил пигаликов надеть забытые в руках шляпы. От этого голоса распрямил плечи побледневший Юлий. И даже выбежавшие из глубин дубравы сиротки — мальчики и девочки танцевальной школы, которые назначены были, собравшись вместе, танцевать свое отдельное сиротское горе — затрепетали. Подрастерявшись, не без робости, с обомлевшей душой приступили они к первым коленцам и подскокам отчаяния.
А на вздымавшейся во вздорном чувстве груди зеленым неживым цветом мерцал вставленный в золотой венок изумруд. Буян приметил камень еще издали и теперь, перестав кланяться, приглядывался к нему пристально. Он покосился на соседа своего Млина, не имея возможности высказать вслух догадку, но, похоже, товарищи посла и так уже сообразили, что видят перед собой великий волшебный камень Сорокон.
— Ты нарочно ставишь меня в дурацкое положение! — продолжала Зимка, распаляясь от всеобщего остолбенения, от той особой кликушеской власти над чувствами толпы, которую приобретает впадающий в неистовство человек. — Ты ведешь себя так… Просто смешно! К кому ты ревнуешь?! Ты только сам себя унижаешь ревностью, да!.. Ставишь себя на одну доску со случайным человеком. Кто этот человек? Кто эта мошка, которая посмеет возомнить… я не знаю что!
И вздорные упреки, и грубая лесть больно поражали Юлия в самом его достоинстве, ибо достоинство это включало в себя и уважение к Золотинке. Он мыкнулся было остановить жену.
— Кто эта мошка?.. Ты, Дивей? — обратила она вдруг блуждающий гнев на молодого щеголя, и тот не нашелся с ответом, позабыв устранить застывшую в уголках губ ухмылку. — Это ты, что ли, достоин государевой ревности?! Не смешите меня! — никто и не собирался ее смешить, никому и в голову не приходила такая несвоевременная затея; так что, не имея помощи со стороны онемевших придворных, Зимка хохотнула по собственному почину — весьма неестественно. — Подойди сюда, живо! — велела она Дивею. — Это ты дал повод невесть в чем себя заподозрить?!
Окольничий повиновался, — завороженный пугающим припадком государыни, он вошел бы и в клетку льва.
— Вот! — Золотинка хватила юношу по щеке. Дивей отдернулся, высокая шапка на голове его скользнула и скособочилась. — Вот! Вот! — повторяла Золотинка, нахлестывая щеки. Лицо вельможи исказилось, он отступил и едва сдержался, чтобы не перехватить руки государыни.
