Под покровом темноты они выдвинулись к стене. Ночь была душной и влажной. В траве истошно стрекотали цикады, из джунглей доносился рёв ночных зверей, а может, тварей. В городе тоскливо выла собака, а может, тоже тварь. Луны не было, только звёзды рассыпались горохом по чёрному и чужому южному небу. На их фоне стремительно мелькали едва различимые силуэты летучих мышей. Или это тоже были твари? Махаджанапади — странная страна, многое здесь кажется одним, а оказывается совсем другим. Видимость обманчива, об этом всегда нужно было помнить и стараться не попадаться на глаза летучим мышам.
Сначала шли короткими перебежкам по одному, затем ползком до самой стены, очень рискуя вляпаться в коровью лепёшку — это в лучшем случае. А могло подвернуться и не коровье, а то, что противник сбрасывал со стен, чтобы выразить презрение врагу.
Вопреки опасениям Веттели, маг действовал не хуже опытного лазутчика, его не приходилось ничему учить. И это настораживало — хорошие маги никогда не утруждали себя ползаньем по-пластунски, просто отводили наблюдателям глаза.
Должно быть, маг почувствовал его тревогу, потому что счёл нужным объяснить:
— Не хочу растрачиваться на маскировку, берегу силы. Они мне сегодня ещё понадобятся.
Веттели решил, что это разумно, и больше не беспокоился.
… Страшно, конечно, было. Не так-то легко заставить себя нырнуть в бесплотную, чуть мерцающую черноту, зная, что на самом деле это твёрдый камень, готовый в любое мгновение стать твоей могилой.
— Резвее, парни, — пошипел маг сдавлено. — Долго не удержу. Вперёд!
Ох, страшно!
Веттели шагнул первым, помчался, что есть духу, едва успев притормозить на выходе, чтобы не нарваться на патруль. Но всё было чисто, мятежники верили в неприступность древних стен. Они ещё не знали, на что способна магия Запада. У них была своя магия. Не хуже, но — другая.
Только отскочил в сторону, освобождая дорогу, — посыпались остальные. Успели все, кроме ноги рядового Бакера. Не было ни боли, ни крови, ни стопы ниже сустава. Что было — в темноте не разглядишь.
— И что мне делать теперь? — озадаченно спросил Бакер, щупая культю пальцами.
— Сиди здесь, — бессердечно велел Веттели. — Если обратно пойдём — заберём. Нет — выползай как-нибудь сам. Удачи!
— Слушаюсь, — проворчал Бакер, устраиваясь поудобнее в тени. Кажется, он не был очень расстроен и уже видел в мыслях родной дом, любимую толстую жену и живого себя на удобном протезе собственного производства. Да-да, по иронии судьбы, семейным делом Бакеров было изготовление протезов на заказ. — Удачи и вам, командир!
…Вот так оно и было. А дальше — ничего особенного. Когда люди спят, уверенные в надёжности своей защиты, их можно перебить даже малым числом, если действовать тихо и точно, не давая опомниться, не позволяя поднять тревогу. Но чести в том мало, и потом становится скверно на душе.
Зато Бакера забрали, живого и довольного, вскоре он отбыл на родину. И ещё побывали внутри предполагаемого вимана — ничего особенного. Множество гулких металлических помещений, изрядно загаженных, заваленных обычным военным барахлом и свежими трупами. Если когда-то здесь и оставалось что-то от древних богов — туземцы давным-давно растащили на амулеты. Жаль…
— Было. Только знаете, господин инспектор, на войне люди иначе смотрели на вещи, поэтому нас называли не головорезами, а защитниками интересов Короны. И я не вполне понимаю, какое отношение это имеет к убийствам в Гринторпе.
— Какое отношение? — неприятно осклабился Поттинджер. — Да самое прямое! Вам ничего не стоит прикончить человека, мистер Веттели. Вы легко могли это сделать. Думаете, я не знаю, каким способом были убиты рядовой Барлоу и капрал Пулл? Ножом в левый глаз — это ведь ваш почерк, не так ли?
А-а! Так вот к чему он вёл! Можно было сразу догадаться.
— Ножом, мистер Поттинджер, именно ножом. Не карандашом, не сапожным шилом. Зачем бы я стал пользоваться всякой подручной дрянью, если у меня в комнате лежит связка отличных метательных ножей?
— Чтобы отвести от себя подозрения, — сыщик за ответом в карман не лез.
Веттели стало смешно.
— Мистер Поттинджер, неужели в воображаете, будто я умею убивать только ножом в глаз? Если бы я хотел отвести подозрения, отчего бы мне, к примеру, не свернуть одному шею, а другому перерезать глотку, чтобы не прослеживалось вообще никакого почерка? И главный вопрос: зачем вообще мне было убивать этих несчастных мальчиков? У всякого преступника, насколько мне известно, должен быть мотив. Разве у меня он есть?
Сыщик уставился на него тяжёлым, мутным взглядом. «Похоже, он не дурак выпить, — решил Веттели. — Пьёт, мучится похмельем и изводит окружающих. Ах, как неприятно!»
— А почему бы и нет, мистер Веттели? Возможно, вы сошли с ума и начали убивать по привычке. Возможно, способ убийства имеет для вас какое-то ритуальное значение, поэтому вы его не меняете. Не исключена и одержимость: вы из числа тех, кто участвовал в осаде Кафьота. Не знаю, что там было — ваше командование не желает отвечать прямо, но история эта очень дурно пахнет. Одним богам ведомо, кто или что могло вселиться в вас там, в песках. Поэтому на данный момент именно вы являетесь главным подозреваемым, нравится вам это или нет.
— О, да! — рассмеялся Веттели невесело. — Мне это очень нравится! К сожалению, всё сказанное вами — это не более чем ваши личные домыслы, «на данный момент», как вы выражаетесь, бездоказательные.
Поттинджер ухмыльнулся в ответ.
— Ничего, капитан, доказательства — дело наживное. Доказательства мы найдём.
— Нет, — возразил Веттели устало. — Не найдёте. Потому что Хиксвилла и Мидоуза я не убивал.
— Ну-ну. Поживём — увидим. А пока будьте уж так добры не покидать Гринторп.
— Да, разумеется, инспектор. Я и не собирался.
Конечно, после такого разговора его настроение улучшиться не могло. Снова стали одолевать дурные мысли о мстительных духах и собственной вине. К счастью, бытовыми неприятностями его переживания больше не отягощались. Но на сердце всё равно было тяжело.
Вечером, как обычно, заглянула Эмили, сразу всё поняла.
— Что, опять плохо? Не кончилась чёрная полоса?
— Не знаю. Наверное, кончилась. Я сегодня ничего не разбивал, ничем не обливался и не учил детей дурному, если ты это имеешь в виду. Но меня очень тревожит одна вещь. Я бы даже сказал, пугает.
