- Водички?..
От звука женского голоса Сумама снова подскочил - и застонал от боли в ноге.
Вот ведь что здесь творилось, в этом лазарете. Женщины лекарям помогали.
Кайсит осторожно - ада Сумама боялся очень и очень сильно! - покосился в сторону источника голоса. Женщина, точно. В цветном хиджабе невольницы, но не все ли равно? Сумама слышал, что мнение аль-Джахиза насчет использования рабыни, отданной взаймы, разделяется не всеми богословами.
- Так водички? - и девчонка бесстыдно оскалила белые зубы.
Хорошо, что хоть волосы прикрыла платком. Тьфу. Но водички хотелось.
Пришлось взять чашку из ручек с ярко накрашенными ноготками. Как Сумама ни старался, все равно коснулся женской кожи. Тьфу! Шейх в вилаяте учил их перед походом: если хочешь в рай, до твоего тела даже после смерти не должна дотрагиваться женщина! А теперь что ему делать?! А?!
Невольница бесстыдно улыбалась. Сумама в ужасе пил, стараясь смотреть внутрь чашки.
А отказаться было никак нельзя. И не только потому, что воды хотелось! Сосед вот его, что справа лежал, попытался было отказаться. Так и сказал: "Не дозволено до моего тела касаться нечистым рукам женщины, не для того я на священную войну шел". Как пошла она орать на этого благочестивого человека! Да какими словами! Да тут их еще и понабежало! Страшными словами поносили они бедного ашшарита! А под конец подошла сумеречница. С открытой, понятное дело, мордой, и с распущенными волосами до самой жопы. И сказала бедняге, что ежели он такой святой, то она щас с него все повязки поснимает, потому как бинты - они стираны теми самыми женскими ручками, что он, мол, незаслуженно поносит. И по предопределению Всевышнего сосед Сумамы замолчал, и Сумама решил, что и он не будет повышать голоса и прекословить воле Единого Величайшего. Кто он такой, в самом деле, чтобы противиться предопределению Господа миров, правда?..
Слава Всевышнему, присутствие обольстительницы долго не продлилось - ее сменил Абид ибн Абдаллах, подвизавшийся в лазарете добровольным - и разрешенным верой! - помощником лекаря.
- Воистину я гонец с новостями из наилучших новостей! - воскликнул юный бедуин, воздевая палец.
С Абидом они подружились еще со времени боев под Гадарой. Юноша состоял при Госпоже и никогда не трепал языком попусту. Харим узнает новости первым - никакая война этого положения дел не изменит.
- Да благословит тебя Всевышний, о дитя ашшаритов! - воскликнул Сумама и приготовился слушать.
- Похоже, Всевышний внял молитвам правоверных, и мы уходим из этих проклятых мест! - выпалил Абид.
- Все в воле Всевышнего! - ахнул кайсит и даже подскочил от избытка чувств.
Под коленом снова вступило болью, и Сумама со стоном откинулся на циновку.
- Эмир верующих изучил наши дела и наше положение, и сказал: "Воистину, продолжающего ввергать верующих в такие испытания надлежит лишить достойного погребения! Да избавят потомки мой прах от справедливого надругательства! Мы уходим из аль-Ахсы!". Вот! - восторженно протрещал бедуин.
- Народу-то сколько полегло... - пробормотал Сумама.
Взглянул наверх и тут же сморщился: усталым глазам даже неяркое зимнее солнце казалось ослепительным.
- Да, - враз сник юноша. - От Абны не более двух сотен осталось...
- А что Тарик? - осторожно поинтересовался кайсит, прикрывая глаза ладонью.
- Сейид в ярости вскочил на коня и умчался из лагеря прочь, - вздохнул Абид.
Сумама хотел было сказать, что Тарик, ежели он такой умный, пусть головой прошибет Маджарские горы - ну или махнет им рукавом расступиться, он же у нас по колдовской части великий мастер. Вот пусть и сыграет скалам на дудочке, вдруг они в стороны разойдутся, - словом, Сумама хотел все это разом высказать, но его отвлек сильный шум с правой стороны навеса.
- Кого-то еще раненого несут, - приподнимаясь, сообщил Абид.
Сумама лежал с самого правого краю и понял, что сейчас около него образуется сосед.
Рассмотрев новенького, кайсит вздохнул - живут же люди. И ведь не только сирвал у них есть - у них даже халат есть, очень красивый, белый. Ну, был белый, но ведь его же ж можно как-то отстирать? Хотя, вряд ли стирка этому халату поможет, решил про себя Сумама и даже успокоился от завистливых мыслей. Раненый постанывал и кривился, пока его сгружали на циновку - в правом плече торчало обломанное древко стрелы. Порвался, порвался богатый халат, такую дырку никак не заделаешь.
А хорошая стрела была, даже кольчугу просадила. Ибо под халатом у новенького обнаружилась прекрасная, мелкого - хорасанского, небось! - плетения кольчуга, и зависть вновь одолела Сумаму. Подошел лекарь, следом сумеречница. Раненый как-то жалобно, по-собачьи глядел на них, и кайсит понял, что, оказывается, это не вокруг шептались, это раненый все бормотал, бормотал: "А вы меня спасете? А вы точно меня будете лечить? А я не умру?". И все дальше и дальше в этом же духе.
- Чё это с ним... - досадливо пожал плечами Сумама.
Абид только отмахнулся:
- Сворачиваемся прям завтра! - бедуин все еще никак не мог нарадоваться хорошей новости.
Бубнеж раненого, меж тем, перешел в собачье поскуливание, а потом в какой-то собачий привизг - лекарь взялся за стрелу.
Абид недовольно покосился в ту сторону и вдруг просиял: под навес, вздыхая и покряхтывая, заходил почтеннейший мулла Абд-ар-Рафи ибн Салах - с большой корзиной сухого хлеба. Сумама тоже вспомнил, что давно не ел.
Они с Абидом уже принялись за свой хушканандж, как снаружи заорали люди и затопали лошади. Кто-то верховой с разгону подскакивал, не иначе. Выглянув наружу, Абид ахнул и чуть не подавился лепешкой. Сумама даже не успел спросить, в чем дело, ибо дело объявило себя незамедлительно.
Сумеречный голос рявкнул по-сумеречному, аураннка тут же метнулась от раненого наружу, затараторила, закланялась, а сумеречный голос зазвенел совсем близко, в этот раз на ашшари:
- Я ищу Джунайда, о ибн Салах! А ты, случаем, не видел его?
Тарик.
К тому же, злой Тарик. Впрочем, кто его добрым видел, интересно...
Поглядев на Абида - парень весь сжался и явно испытывал на себе заклинание невидимости - Сумама тоже как-то испугался. Мало ли что...
- Говорят, его видели у...
Сказать, где видели Джунайда, мулла не успел.
Тарик прервал его - очень тихим голосом:
- Что я здесь вижу?
И вот тут Сумама испугался по-настоящему. Потому что в тихом голосе нерегиля он услышал столько змеиной злобы, что разом уверовал в истинность рассказов про Великое Бедствие. Именно таким голосом аль-Кариа, наверное, приказывал стирать с лица земли города.
