— Смотреть? — переспросил Эртхиа. — И что с того?
— Не рабыни замановы, — понизил голос волосатый, — а вольные девушки из города. Мыться приходят.
— Это что же за паскудство? Они мыться приходят, а за ними подглядывают? Ну и мерзавец твой Заман.
— Мой не мой, мерзавец не мерзавец, а только все об этом знают, и девушки знают, походит такая с месяц в заманову баню, глядишь, и на приданое себе соберет.
— Так они продажные? А шуму-то…
— Ты сам, сын достойного отца, прости, ни его, ни твоего имени не знаю, ты сам и только ты сам поднял шум. Все об этом давно знают, и порядок у Замана строгий: смотри, сколько душа вынесет, а за стену — ни-ни. Где же видано, чтобы мужчины и женщины вместе мылись? У Замана баня, а не дом утех. Смотри, пока спину разминают, а не вынесет душа — иди, куда вздумается, места всем известны, да и у самого Замана поблизости заведение имеется, далеко идти не придется. А совсем невтерпеж — красавцы у Замана не хуже камаровых. Вот раньше, когда Бали был здесь, даже к Заману меньше ходили. А посмотри, сын достойного отца, раз уж ты не желаешь имени своего открыть, посмотри, какой малыш на тебя заглядывается. Хоть и не Бали, нет, не Бали…
— Что это за Бали такой? — поторопился Эртхиа, делая невольнику знак уйти подальше с глаз, потому что у Тахина побелели ноздри и рот вытянулся в нитку. Мальчик, оттого что на него обратили внимание, расцвел улыбкой и с готовностью взялся за узкое полотенце на бедрах, как бы собираясь распустить его. Дэнеш с тряхнул с плеч руки банщика, взял мальчишку за плечо и повел его, и скрылся в темноте проема.
— Что за Бали? — обрадовался волосатый. — О, это хрусталь несравненный, и описывать его не хватит слов. А приключилось с ним следующее. Он был учеником у сапожника, и как-то ходил по его поручению, и возвращался поздно, уже стемнело, и встретил двух человек из соседей сапожника. А те его и задержали, набросились, как осы на сладкое, не отпускали, пока ночная стража с фонарями их не спугнула. Насильников и след простыл, а мальчишку ноги не держали, — вздохнул волосатый. — Привели его к начальнику стражи, а там известное дело: заклеймили особым клеймом, а имечко его золотое внесли в список, и после этого ему одна дорога была. Сапожник его обратно не принял бы, да он и сам знал, не просился. Так не на улице же пропадать такой красоте, не на пристанях же! Кроме красоты невыносимой, ум у него был, хоть редко это совмещается. И пошел к Камару, потому что его баня лучшая в городе. Камар его осмотрел и остался доволен, выучил всему, что знать надлежало и выпустил в этот дворик. Остальным камаровым мальчишкам только и оставалось, что утопиться всем в купальне. Люди до темноты сидели, очереди дожидаясь. Ах, — махнул рукой волосатый. — Разве другой такой найдется?!
— И что же Камар его продал? — сквозь зубы выдавил Тахин.
— Раз уж не заткнуть тебя, — пробормотал Эртхиа.
— Это я спрашиваю: что же Камар его продал? Этому нет объяснения! А только тот купец, что его увез, оставил здесь всю поклажу своего каравана, а она была велика, — все оставил Камару. Увез Бали. А на что он ему в дом, если весь Удж с ним перебыл и все приезжие и проезжие? Выгоды с его красоты уже не получишь: такую цену, как за него заплатил, только за жемчуг несверленый платят, так что и не перепродаст никому. Уже больше года тому, а я все голову ломаю: что за выгода ему?
Тут Дэнеш вернулся.
— Вы все уже? — спросил Тахин. — Пойдем отсюда?
— Ты все уже? — сердито переспросил Эртхиа у Дэнеша.
— Я?
— Ну не я же! Пойдем отсюда.
И пока переодевались в чистое, выстиранное и высушенное на горячем ветру белье, жаловался тихо:
— Баня называется. Всю душу измарали. А ты… Да этому крашеному и девяти нет. Как ты мог? — спросил, передернувшись от отвращения.
Дэнеш, одну руку просунув в безрукавку, повернулся к нему, посмотрел. Потом сунул и вторую руку и стал очень тщательно затягивать шнуровку.
Они расположились в опрятной харчевне на краю базара и только успели заказать свой обед, как перед ними, вместо столика с кушаньями, словно бы из воздуха возник грузный мужчина в купеческой одежде, какую носят купцы в Аттане: длинном синем кафтане, опоясанном кушаком с кистями почти до земли и уборе из множества разноцветных платков, обмотанных и оплетенных вокруг головы.
— Государь мой, да что же? Да как же? — шепотом причитал он по-аттански, стараясь не привлекать ничьего внимания. — Зачем же тебе и твоим спутникам вкушать пищу в этой жалкой харчевне? Ай, окажи мне великую милость, позволь проводить тебя в такое место, где и пища, и обстановка соответствуют твоему величию пусть и не совсем, ибо это невозможно и недостижимо, но хоть отчасти и уж точно более, нежели здесь…
Эртхиа переглянулся со спутниками, из которых понимать речь купца мог только Дэнеш, и пожал плечами:
— Ты ошибся, любезный, я не…
— Ай, государь мой, — замахал руками и с еще большей страстью зачастил купец. — Нет нужды тебе скрываться от меня. Я видел тебя на аттанском базаре, и глаза мои радовались смотреть на моего царя. Я теперь прямо оттуда и держу путь на ту сторону мира.
— Как?! — вздрогнул Эртхиа.
— За море, — улыбаясь, пояснил купец, — на ту сторону. Так у нас говорят.
— Да, — вспомнил и Эртхиа, с облегчением отирая ладонью вспотевший лоб. — А ты все же потише! Хоть здесь и не Аттан, вокруг — купцы, владеющие многими наречиями. Называй меня просто господином, как делал это прежде.
— Как тебе угодно, господин. Так предоставь мне, ничтожному, взять на себя заботу о твоей трапезе, умоляю тебя, для меня это почетно.
— Не хватало! — нахмурился Эртхиа. — И так вон сколько шума ты поднял вокруг нас, а мне это не на руку.
— Уйдем же отсюда! Позволь провести тебя в сад, устроенный здесь неподалеку, тенистый и благоуханный, с источниками, водой текучей, прохладным ветерком, с певчими куропатками, горлицами и другими птицами…
— Э, ты продавать мне его собираешься? — отмахнулся Эртхиа. — Веди и ни слова больше. Я голоден и мои спутники тоже — скоро ли ты управишься?
— Если ты позволишь, чтобы тебя с твоими достойными спутниками сопровождал мой доверенный слуга, то сам я поспешу позаботиться о пище и напитках и немедленно вслед за вами явлюсь в сад.
— Как зовут тебя, почтенный?
— Где уж государю запомнить мое ничтожное имя! Тарс я. Тарс Нурачи.
О саде тенистом и благоуханном
Сад был точно таков, каким описал его купец. Над лазоревыми сводчатыми воротами громоздились виноградные лозы, и ягоды на них были всякого вида: и красные, подобно кораллам, и черные, точно агат, и белые, как голубиные яйца. А за воротами толпились вокруг уютных лужаек грушевые, и гранатовые, и абрикосовые деревья, и сливы, и яблони с ароматными яблоками, и смоквы с красными и зелеными ягодами на ветвях, и персики, желтые как светлый янтарь и красные, и множество других видов деревьев.
