— Начните с них, их должно быть шесть. Да, именно такие. Складывайте на стол, осторожно. Это специальные булавки тётушки Женевьев для прикалывания стомака, их нельзя терять. Теперь шнуровка, распускайте её. Полностью. Ещё крючок внизу. А теперь я встану, с вашего позволения.
Платье было расшнуровано и снято, и разложено на кресле, туда же отправились обе нижних юбки — чёрная и белая.
— Платье сняли, но как будто и не раздевали, — констатировал со смехом Себастьен.
— А вы как хотели? Для такого силуэта нужен каркас, — пожала она плечами.
— Танцевать-то в этом как, скажите? Это же тяжело и неудобно!
— Зато соответствует эпохе. Вы могли видеть — именно в этом как раз и танцевали. И сами танцы всегда придуманы с учётом одежды, которую носили. Вольту лучше всего танцевать в платье, как у госпожи Барбареллы — с тяжёлыми мягкими юбками. Моё платье заточено под нотированные танцы с руками — как та сарабанда. А в пышных кринолинах, как у Кьяры и половины дам в зале — вальсы и польки.
А потом она помогла ему снять фрак, жилетку и бабочку. С туфлями и брюками он справился сам. Разлил вино.
— Пить за успех предприятия пока рано, пусть вернутся сначала. Но за нас-то можно!
— За нас можно, — вернувшись нему на колени, она опять прикрыла глаза.
Себастьен рассмотрел со всех сторон её корсет, она сняла запонки манжет его сорочки. Потом он всё же дёрнул за верёвочку, а верёвочки в корсетах у тётушки Женевьев специальные, они хорошо держат нагрузку и хорошо скользят. Корсет сняли, мокрую сорочку сняли, развязали ленты у чулок, а сами чулки просто свалились на пол.
Пока Себастьен расставался со своей сорочкой и чем там у него ещё оставалось, Элоиза зажмурилась и сделала то, что всегда делала раньше после избавления от жёсткого утягивающего корсета: стала чесать придавленные бока. Она и так выглядит весьма помятой, со следами от сорочки и шнуровки, так что хуже уже не будет.
— Что это вы делаете, сердце моё?
— А вы не поняли? После бала дамы чешутся!
— Это ритуал?
— Это необходимость, — буркнула она и обняла его. — А чтобы не смотреть на помятые бока, корсет не снимали. Или снимали, но уже в темноте.
— Мы сейчас отнесём ваши помятые бока под душ, и они разгладятся.
Позже они лежали на простынях, переплетя ноги и лениво блуждая друг по другу ладонями. Даже спать хотелось не так сильно, как под конец на вилле Донати.
— Скажите, сердце моё, точнее, похвастайтесь: много ли вам за ночь поступало неприличных предложений? — вдруг спросил он.
— Ну… два, наверное, — рассмеялась она. — Но не в определённой форме, на которую пришлось бы отвечать определённым отказом, а завуалированно. Например, у господина Пьетро вольта является таким вот недвусмысленным предложением. Только он не подумал, что со мной придётся именно что танцевать, — вспоминать это до сих пор было смешно. — А вам есть, чем похвастаться?
— Местные дамы иногда смотрели на меня голодными глазами, но признаюсь, ни одной из них не удалось ничем меня увлечь. Самые поразительные, конечно, госпожа Барбарелла и госпожа Гортензия, но никто из них не сравнится с вами, — он приподнялся и поцеловал сначала верхнюю губу, потом нижнюю.
— А я… Понимаете, я никого из них не слышу и не чувствую. Ну, как нормальных людей. И это сразу же сужает диапазон восприятия. Поэтому спасибо вам за идею сбежать с бала пораньше, пока принцесса не превратилась в тыкву.
— На моей памяти вы впервые отважились называться принцессой, кстати.
— И это ведь сработало как надо, правда? Ваше имя тоже оказалось знакомо некоторым.
— И слава нашим предкам! В том числе и за то, что никого из них не угораздило попасть в галерею Донати.
— Соглашусь, — фыркнула она и поцеловала его.
26. С первым лучом солнца
Барбарелла открыла глаза и увидела, что в комнате светает. Конец близок, увы.
— У тебя есть часы? — с улыбкой спросила она лежащего рядом мужчину. — Просто часы, которые не перестают идти в эту ночь?
— Есть где-то, — он тоже улыбнулся, поцеловал её, принялся искать в ворохе одежды на полу.
Современные живые прекрасны тем, что не довольствуются возможностью свидания по-быстрому. Им нужно раздеться, и как он сказал? — чтобы полный контакт. Всем телом.
А про тело он знает много. Почему же рассвет так близко? Почему она не увела его сюда сразу, как увидела в бальной зале, с невозмутимым видом, возле портрета Франческо Донати?
— Семь пятнадцать, — он глянул на часы и отложил их обратно. — Ты уже торопишься?
— Нет. Я вообще не тороплюсь. Здешним силам без разницы, где кто из нас окажется в момент восхода солнца. И в каком виде. На холст я вернусь, как положено. Одетая и причёсанная. И с Магнусом в руках. А мой холст — здесь рядом, за стеной.
— Ты прекрасна любая, хоть одетая, хоть нет. Прекрасна и бесстрашна. Зовёшь за собой и вдохновляешь сумасшедших.
— Не хочешь ли ты со мной? — она удивилась.
— Понимаешь, если бы с тобой — это в такое место, где быть вместе каждый день, и жить вместе, и что-то делать вместе — тогда я бы не раздумывал ни минуты. Я думаю, что научился бы жить в твоей Венеции — без электричества и нормального огнестрельного оружия, и ты, думаю, смогла бы жить в нашем времени, это не сложнее, чем пятьсот лет назад. Но висеть год на стене и только на несколько часов обретать плоть, пусть и сколь угодно долго — думаю, нет. Боюсь, я бы уже через год пожалел о принятом решении.
— Понимаю. Роберто тоже не хотел остаться со мной. У него были дела, обязанности и родные, потом, правда, родных не осталось, а теперь уже и его самого не осталось. У тебя есть семья?
— Только родители и сёстры.
— А кто встречает тебя дома?
— Да у меня и дома-то нормального нет, — пожал он плечами. — Есть квартира, но она стоит пустая почти всегда. Я живу там, где работаю.
— То есть на службе? Ну, так тоже бывает. А почему ты не заведёшь себе нормальный дом? А в дом — жену, она будет ждать тебя, и воспитывать ваших детей, пока ты на службе?
— Ни одна девушка ещё не захотела остаться со мной на всю жизнь. Или я не захотел, не знаю. Меня всё время влечёт что-то новое. В девушках тоже, не только в жизни вообще.
— Ну а причём тут жена? Или у вас там сейчас все сплошь верные супруги? Мне кажется, нет, — рассмеялась она.
— Понимаешь, сейчас женятся главным образом тогда, когда уже хотят быть с кем-то и только с кем-то. Встречаться-то можно и так. Видела монсеньора и донну Элоизу? Он уже пару лет не может её уговорить выйти за него замуж.
— А почему? Я подумала, там какие-то серьёзные препятствия, раз он не муж ей, ведь они так влюблены, от них прямо искры летят!
— Наверное, ей нравится быть независимой.
— А ты был с той девушкой, от которой всю ночь не отходит наш юный Донателло, я видела, — она хитро улыбнулась.
— Кьяра очень хорошая, но очень молодая и тоже очень самостоятельная. Она говорит, что ещё лет десять даже и думать не готова про какие-то там семьи!
— Неужели сейчас все девушки такие? Я не верю.
— Самые интересные — такие. Которые восхищают, с которыми не скучно.
— Так ведь и ты восхищаешь, и с тобой, я думаю, просто не может быть скучно! Ты красив и горяч, и выдумщик, и в любви ты хорош. Правда, неужели вокруг нет ни одной девушки, которая была бы влюблена в тебя и готова быть с тобой до конца? Просто не верю. Они должны быть непременно. Наверное, ты просто не задумывался и плохо искал. Поищи хорошенько!
— А через год прийти и рассказать тебе? — его улыбка стала грустной.
— Нет, не приходи, — замотала она головой и отвернулась. — Не нужно.
Живые — живым. Он всё равно когда-нибудь состарится, а она здесь — навечно.
— Не печалься, слышишь? Нам подарили эту ночь. Без встречи с тобой моя жизнь была бы совсем другой, веришь? Вот, возьми, — он поднял с полу то, что носил на шее вместо шарфа, отстегнул яркий синий камень в оправе и вложил ей в руку. — Просто на память обо мне, — и снова обнял её.
