Внезапно, в жутком наплыве ужаса, Роланд понимает, что это за розовато-белое мясо, которым кормил его Эдди. Говорить он не может. Тошнота подступает к горлу, не давая прорваться голосу. Но по лицу его Эдди читает все, что Роланд не сумел сказать.
— А что, ты думал, я делал? — он едва ли не усмехается. — Позвонил в ресторан «Красный омар», чтобы прислали обед на дом?
— Они ядовитые, — шепчет Роланд. — Вот почему…
— Ага, вот почему ты сейчас hors de combat.[5] А я-то стараюсь, Роланд, дружище, чтобы ты не стал еще и hors d'oeuvre.[6] А что касается ядовитых тварей, то вот, скажем, гремучая змея, она ядовита тоже, но в некоторых странах ее едят. И она очень вкусная. Как цыпленок. Я где-то это читал. Для меня они выглядят как омары, вот я и решил попробовать. А что еще мы должны были кушать? Грязь? Я подстрелил одного чипиздрика и приготовил из него конфетку. Здесь ничего больше нет съедобного. И уж если на то пошло, то они очень даже вкусные. Каждую ночь, когда солнце только садилось, я подстреливал одного. Они не очень активны, пока совсем не стемнеет. И я ни разу не видел, чтобы ты отказался откушать.
Эдди улыбается.
— Мне нравилось думать, что, быть может, какой-то из тех, кого я подстрелил, сожрал Джека. Мне нравилось думать, что я ем этого мудака. У меня, знаешь ли, настроение поднималось.
— Какой-то из этих сожрал и кусок от меня, — выдавливает стрелок. — Два пальца с руки, один — с ноги.
— Тоже круто, — Эдди продолжает улыбаться. Лицо его, бледное, с заострившимися чертами, напоминает акулью морду… но он выглядит все же уже не таким больным, а этот запах не то дерьма, не то смерти, что окружал его плотным облаком, начинает, похоже, рассеиваться.
— Отымей себя в задницу, — хрипит стрелок.
— Роланд проявил силу духа! — вопит Эдди. — Может быть, все-таки ты не откинешь копыта! Дорогуша! Это же ве-ли-ко-леп-ненько!
— Выберусь, — говорит Роланд. Шепот его превращается в хрип. Горло дерет, как крюками.
— Да? — Эдди глядит на него, потом кивает и сам отвечает на свой вопрос. — Да. По-моему, ты выживешь. Хотя я уже пару раз думал, что ты кончаешься, а один раз мне показалось, что ты уже все. А теперь ты, похоже, выберешься. Это антибиотики помогли, но мне кажется, что ты сам себя вытащил. Но почему? Почему, мать твою, ты так стараешься выжить на этом долбанном берегу?
— Башня, — говорит он одними губами, не в силах выдавить даже хрип.
— А пошел ты со своей долбанной Башней, — говорит Эдди, уже отворачиваясь. Но тут же в изумлении поворачивается обратно, когда рука Роланда сжимает его запястье, точно стальные наручники.
Они смотрят друг другу в глаза, и Эдди говорит:
— Ну хорошо. Хорошо!
— На север, — шепчет стрелок одними губами. — На север, я говорил уже. Говорил? Кажется, да. Но все как будто в тумане, затерялось в тасуемой колоде.
— Откуда ты знаешь? — кричит Эдди в отчаянии, поднимает кулаки будто бы для того, чтобы ударить Роланда, но потом опускает.
Просто знаю — зачем ты тратишь время мое и силы, задавая дурацкие вопросы? — хочет ответить Роланд, но карты снова...
Перетасовка.
А его тащат по берегу. Голова его беспомощно переваливается из стороны в сторону. Он привязан к какой-то странной волокуше своими же собственными ремнями. Волокушка подпрыгивает и глухо ударяется о землю. Стрелок слышит, как Эдди Дин распевает какую-то жутко знакомую песню, и сперва ему кажется, что ему снится бредовый сон:
— Heyy Jude… don't make it bad… take a sad song… and make it better…
Где ты слышал ее, Эдди? — хочет он спросить. — Может быть, я ее пел? И где мы?
Но не успел он спросить, как все закружилось
перетасовка
Если бы Корт такое увидел, он бы снес парню голову, — думает Роланд, глядя на волокушку, на которой провел этот день, и смеется. Но смех его больше похож на плеск волн, набегающих на каменистый пляж. Он не знает, как далеко они с Эдди продвинулись, но все же достаточно далеко, чтобы Эдди выдохся окончательно. Сейчас, в сумеречном свете уходящего дня, Эдди сидит на камне с револьвером стрелка на коленях, а рядом валяется полупустой бурдюк. Карман рубахи его оттопырен. Там — патроны из задней части патронташа: сокращающийся запас «хороших». Эдди обмотал их куском, оторванным от своей рубахи. Но запас этот таял быстро, потому что каждый четвертый или пятый патрон из «хороших» на поверку оказывался пустышкой.
Эдди, который только что засыпал, поднимает голову:
— Чего ты ржешь?
Стрелок трясет искалеченною рукою и качает головой. Потому что он понимает, что был неправ. Корт не стал бы сносить Эдди голову за эту убогую кривенькую волокушку. Роланд думает даже, что Корт бы его похвалил — причем хвалил он так редко, что мальчик, с которым подобное происходило, даже не знал, что ответить: он лишь хлопал глазами и открывал рот, как рыба, только что вытащенная из воды.
Каркасом для волокушки служили две тополиные ветви, примерно одинаковой длины и ширины. Скорее всего, бурелом, — предположил стрелок. Каркас поддерживали ветки поменьше, которые Эдди закрепил посредством всего, что имелось в наличии: ремнями патронташа, клейкой лентой, которой он прикрепил к телу мешочки с бес-порошком, даже сыромятным шнурком от шляпы стрелка и шнурками своих кроссовок. Поверх веток он положил одеяло Роланда.
Корт не стал бы дубасить Эдди, потому что, несмотря на свою слабость, Эдди, по крайней мере, не плюхнулся на задницу и не принялся оплакивать злую судьбу. Он решил сделать хотя бы что-то. Он попытался.
И Корт наверняка похвалил бы Эдди, в своей обычной манере — едва ли не грубо, потому что какой бы дикой ни выглядела эта штука, она сработала. И тому доказательство — долгие следы, протянувшиеся до самого берега, где они сходились в перспективе в единую точку.
— Ты их видишь? — спрашивает Эдди. Солнце спускается за горизонт, расплескивая по воде оранжевую дорожку, и стрелок соображает, что на этот раз он был в отключке часов шесть, если не больше. Он окреп и сам это чувствует. Он садится и смотрит на воду. Ни берег, ни пейзаж, простирающийся до западного склона гор особенно не изменились, разве что только в деталях: например, комочек перьев, шевелящихся на ветру — мертвая птица ярдах в двадцати слева и в тридцати ярдах от кромки воды. Но, помимо таких мелочей, они как будто и не сдвигались с места.
— Нет, — говорит стрелок. И чуть погодя: — Да. Вон там один.
Он показывает. Эдди всматривается и кивает. Солнце спускается ниже, и оранжевая дорожка на море постепенно окрашивается в цвет крови, первые омарообразные чудища выходят из волн и расползаются по каменистому берегу.
