На гербовой бумаге.
Написанные собственноручно мной. Образец, одобренный их занудной светлостью, имелся, и мне всего-то надо было поработать ксероксом. Свежим взглядом оценив габариты родовой книги, по которой и предполагалось выписывать приглашения, а также заготовленный объем бумаги, я крепко призадумалась: а так ли я хочу замуж выйти?
– Первая сотня, Иза. – Ингрид пришла на помощь. Не знаю, что бы я без нее делала. С каждым днем эта женщина, которая была немногим старше меня, но при том гораздо мудрее, вызывала у меня все большую симпатию. И, кажется, симпатия была взаимной. – Для остальных приглашения изготовят писцы.
– А может, пусть… для всех изготовят?
Я разглядывала образец, с тоской понимая, что мой почерк весьма далек от идеала. Завитушки-черточки, буквы одного размера… Кайя определенно мог бы преподавать каллиграфию.
Вот сел бы и сам все написал. Так нет же…
– Это было бы оскорбительно.
Ингрид скручивала тонкие проволочки в стебель. Сам цветок был почти готов. Еще одно совершенство на мою несчастную голову. У меня здесь комплекс неполноценности разовьется! Уже развивается.
– Большая честь получить приглашение от вашей светлости… – продолжила Ингрид, скрепляя цветок и стебель.
Я не должна лишать людей маленьких радостей. Понимаю.
– …и вам все равно придется писать их довольно часто.
– Я не собираюсь часто выходить замуж.
Ингрид рассмеялась. Теперь она смеялась чаще, да и прежний сонный вид остался в прошлом. Я не спрашивала о причинах подобной перемены, а Ингрид не задавала неудобных вопросов мне.
– Вы будете устраивать приемы. Балы. Турниры…
О черт!
– …поэтому надо лишь привыкнуть. Пробуйте. Дорогу осилит идущий.
И мы пошли. Точнее, заковыляли, пытаясь управиться и со скользкой бумагой, по которой чернила норовили растечься, и с пером, стремительно терявшим остроту, и с чернилами, и с почерком моим… Хорошо получались только кляксы. Такие себе высокохудожественные кляксы, в которых, однако, Ингрид не желала признавать образец ультрасовременного искусства.
В общем, хорошо, что бумаги сделали с очень большим запасом. А камин так и вовсе стал непревзойденным помощником. Но один плюс все-таки имелся. Я запоминала имена и титулы.
Да я с ними, можно сказать, сроднилась!
Вот только приглашений написала лишь пять…
Во сне камин пылал ярко, ложечки плавились, младенцы молчали, и только белые листы бумаги стаей устремлялись в дымоход. Мне было жарко…
И заочно хотелось убить мужа. Или хотя бы поплакаться.
День седьмой.
Мне доставили платье.
Мне доставили свадебное платье ужасающей красоты. Оно имело кринолин двухметрового размаха, шлейф и два ряда бантиков. В каждом бантике сияло по алмазу.
Да и вообще платье сияло.
Золотое шитье по золотой парче с золотым кружевом на десерт. И камни, камни… густенько так, как сахарное конфетти на пончике. Комплектом шел парик, тоже позолоченный. И судя по высоте его, автор сооружения задался целью сгладить разницу в росте жениха и невесты. Намерение, конечно, достойное всяческой похвалы, но не такими же изуверскими методами! Ко всему это богатство весило едва ли не больше меня.
Платье пришлось мерить, и я с удивлением обнаружила, что оно стоит само, без моей помощи. Вернее, даже помогает стоять мне. Позу держит, преисполненную достоинства и грации. Прямо хоть сейчас отливай в бронзе. Глянув в зеркало, любезно вынесенное ко мне – сама я подойти к зеркалу оказалась не в силах, – я поняла, для кого это платье шили.
И Кайя всерьез полагает, что я надену это?
На свадьбу?
На собственную свадьбу?!
Правильно он меня избегает… благоразумно.
Шовинист фигов! Кто покупает платье невесте, не удосужившись мнения невесты спросить?!
Рука с тарелкой, которая уже готова была ко встрече со стеной, остановилась. Нет уж… посуда переписана. А еще одной инвентаризации я просто не выдержу. Лучше уж приглашения писать.
Вот я и писала, осознавая, что стремительно приближаюсь к точке кипения.
– Спокойно, Изольда, – повторила я себе, делая глубокий вдох. – Думай позитивно. О кошечках… бабочках… птичках…
По бумаге растеклась клякса, и я едва не разрыдалась от обиды.
Ненавижу чистописание!
Помешало слезопаду весьма своевременное появление Ингрид. Оценив размер катастрофы – запасы гербовой бумаги стремительно таяли, а приглашений не прибавлялось, Ингрид как-то очень тихо произнесла:
– Его светлость, мормэр Дохерти, спрашивает, не будете ли вы столь любезны уделить ему несколько минут.
Буду. Я просто мечтаю уделить несколько минут. Главное – не кричать… и думать о птичках.
– Ласточка моя! Куда ты запропастилась? Я весь просто изволновался!
Дядюшка Магнус тоже был светлостью… пронумеровать их, что ли?
Мозгов у меня нет, господа, но зато есть идея.{40}
…Из протоколов внеочередного заседания Высокого Совета
Дядюшка Магнус излучал радость, как кусок урановой руды – радиацию. Его лысина сияла, как и камни, украшавшие розовый сюртук с длинными шутовскими фалдами. Белую пену манжет портили остатки соуса, а в руке дядюшка держал пирожок, который жевал с поразительным энтузиазмом.
– Опять бледненькая! – возмутился он и, вытащив из кармана второй пирожок, протянул мне: – На вот, скушай.
– Спасибо.
Пирожок был вкусным. Некоторое время мы молча жевали, потом синхронно облизали пальцы и посмотрели друг на друга. Я запоздало вспомнила, что леди пальцы не облизывают, но вытирают их платком или же омывают водой, а потом все равно вытирают платком.
Дядюшка подмигнул.
– Злишься? – спросил он, усаживаясь на стул.
– Злюсь. – Я призналась, поскольку отрицать очевидное было бессмысленно.
– На кого?
– На себя, наверное… Я не гожусь для этого. – Я ткнула в стопку гербовой бумаги. – Я не умею писать красиво! И чтобы чернилами! Они растекаются! Капают! И… вообще.
Глупо жаловаться на собственную никчемность. Подумаешь, пригласительные написать. Это же не теорему Ферма решить, хотя лучше бы теорему, там на непомерную сложность задачи сослаться можно. А тут лишь на кривые руки.
И жирные, ко всему.
А платок в чернилах.
– Нашла беду, ласточка моя. – Дядюшка Магнус подвинул к себе чернильницу с обгрызенным пером, бумагу и песочек. – Сейчас все напишем… кому там? Мормэр Грир… страшный зануда, я тебе скажу. Хуже только мой братец был…
