— Так оно и есть, — по-прежнему невозмутимо подтвердил Шамаш. — Мы дети разных миров. Наши чувства подчинены разным целям.
— Как могут быть чувства подчинены цели! — Евсею было все труднее и труднее скрывать свое удивление, А, главное — неприятие. — Ведь чувство — тонкая стихия, подобная огню. Оно воспламеняется и гаснет, ведомое лишь искрой и дуновением ветра, а не мыслями, сомнениями или желаниями…
— Разве сейчас тобой ничего не движет? Что такое желание помочь, если не цель?
— Да, но… — Евсей растерялся. Он не ждал, что разговор выйдет из-под его контроля и маг одолеет его в рассуждениях — стихии, которую помощник считал своим безраздельным владением. — Ладно, в конце концов, я даже готов согласиться: это жизнь Атена и ему решать, что делать… Но… Он становится все более нервным и резким и стремится слишком глубоко заглянуть в свою душу, ища ответы на те вопросы, которые еще не были заданы…
— Ты опять? — в голосе мага зазвучал укор.
— Я хочу помочь!
— Поговори с ним.
— Уже! Но даже если бы я заставил его слушать до бесконечности, он бы все равно ничего не услышал! Да что там, — он махнул рукой, — будь он простым смертным, я бы оставил его в покое. И пусть разбирается во всем сам! Но он хозяин каравана! От него зависят жизни всех, кто идет одной с ним дорогой! Он не имеет права на слабости! — он смотрел на мага, ожидая, что уж теперь-то он поймет его и поддержит. Хотя с первого взгляда понял — этого не будет.
Шамаш заговорил не сразу. На миг он склонил голову на грудь, затем взял караванщика за локоть, отвел в сторону, за повозку, подальше от чужих глаз и ушей, и только потом спросил:
— Ты хочешь занять его место?
Евсей со свистом втянул в себя огромный глоток холодного воздуха и замер, силясь выдохнуть. На миг ему показалось, что он просто разучился дышать.
— Как ты мог подумать… — кое-как справившись с разом накатившими на него чувствами, пробормотал караванщик. — Атен мой брат и я никогда, слышишь — ни-ког-да — не сделаю ничего, что навредило бы ему! Возможно, в твоей земле люди и были способные на такое… предательство, но только не здесь, не в караване!
Маг молча качнул головой, в его глазах читались сочувствие и глубокая, полная боли, грусть.
— Ты не совсем правильно меня понял, — спустя какое-то время проговорил он. — Я спросил, не собираешься ли ты заменить хозяина каравана, а хочешь ли ты этого.
— Какая разница! Разве я дал тебе повод думать…? Ни в делах, ни в мыслях… — он умолк, так и не договорив, едва почувствовав, как холод подполз к его сердцу, как, вздрогнув, заметалась внезапно разбуженным зверьком душа. Он взглянул в глаза мага, ища в них подтверждение своим опасениям. Но они молчали.
"Конечно, — вздохнув, Евсей опустил голову, — он ведь маг, что ему стоит прочитать мои воспоминания, заглянуть в фантазии? — он прикусил губу, пытаясь с помощью боли освободиться из-под власти наваждения, покинуть границы сна. Но как он мог остановиться, когда уже сорвался в бездну? — Да, - вынужден был признать он, пока еще только одному себе. — Я мечтал о чем-то подобном… Что может остановить полет воображения? Но это были только грезы…! - он начал вспоминать, осторожно, боясь вновь бездумно окунуться в них с головой. — Сперва я хотел поменяться с Атеном судьбами. Он всегда и во всем был первым… А я — лишь тем, кто стоит за спиной. Власта… Мати… Как бы я любил девочку, баловал ее…! А потом, когда его начали одолевать эти сомнения… Я разочаровался в нем, думал, как бы поступил на его месте, будучи самим собой… Я хотел быть им, лучшим, чем он есть на самом деле… Быть им и, одновременно, собой…"
Вздохнув, он, с трудом оторвав взгляд от белого покрывала земли, посмотрел на наделенного даром.
— Да… — это все, что он мог сказать.
Он ждал осуждения, возможно, даже презрения. Но Шамаш лишь, устало улыбнувшись, кивнул:
— Хорошо.
— Что "хорошо"? — караванщик глядел на Хранителя потерянным взглядом изможденных глаз, мечтая об одном: чтобы его душу оставили в покое. — Зачем тебе это? Я не верю, что ты из тех магов, которым доставляет удовольствие унижать простых людей, заставляя их заглядывать в самые темные закутки своих сердец и душ.
— Я уже сказал, что лечение причиняет боль, — чуть сощуренные глаза Шамаша пристально смотрели на собеседника, — и ты столь пылко убеждал меня, что оно все равно необходимо.
— Да, лишь так можно исцелиться. Но, — он растерялся, — ты-то думал иначе! И, потом, при чем здесь я, ведь речь шла об Атене?
— Я не говорю о человеке за его спиной. Ты же, как мне показалось, нуждался в помощи куда больше, чем кто-либо иной… Ты сказал, что веришь в возможность излечить душу так же, как тело… Я знаю, что для многих легче побороть самые жуткие страхи, преодолеть затаенную боль, чем признаться себе, что фантазии — лишь детская игра разума, с которой, вырастая, так не хочется расставаться. Сейчас ты думаешь, что я отбираю у тебя то единственное, что, возможно, реальнее самой жизни, ибо в ней у тебя нет ничего, кроме холода и однообразия пустыни и бесконечности дороги. Тебе невыносимо больно рвать нить, связывающую воедино душу, рушить башню, вокруг которой строился весь внутренний мир. Но, поверь мне, это необходимо сделать. Боги не позволят жить чужой жизнью тому, кому дали собственную.
— Я знаю… — он вздохнул, качнул головой… — И все же… Шамаш, как мне быть? Я слишком привык… Это как дурная тяга к бутылке…
— Если тебе недостаточно того, что у тебя есть в этом мире, попробуй придумать другой.
— Я тебя не совсем понимаю, — караванщик наморщил лоб, силясь отыскать тот смысл, который маг вкладывал в свои последние слова. Он пристально смотрел на собеседника, стараясь не упустить не только ни одного его слова, но и ни единого всплеска света в черных безднах глаз Хранителя, полагая, что от этого очень многое зависит.
— Ты никогда не задавался вопросом, зачем люди придумывают сказки?
— Чтобы с их помощью дети постигали мир.
— Но… — он растерялся, не зная, что ответить. Евсей никогда прежде не задумывался над тем, что казалось ему само собой разумеющимся. — Для себя? — он даже поморщился, такой неприятной показалась ему эта мысль.
— В той или иной степени все люди эгоистичны. Об этом говорит хотя бы то, как мы упрямо разделяем «я» и «ты», "свои" и "чужие".
— Конечно, это так. Большинство людей в первую очередь думают о себе… Но, Шамаш, если честно, мне достаточно странно слышать об этом от тебя. Мне всегда казалось, что уж ты-то напрочь лишен эгоизма. Ты так мало говоришь о себе, ни о чем не просишь, стараешься помочь другим, даже не задумываясь, что это тебе даст.
