– Но в том-то и дело, что она не станет ждать! – в невероятном возбуждении воскликнул Глипкерио. – Уже двенадцать, ты сказал? Но этого не может быть! Еще не пробило даже три – ведь правда?
– О мудрейший и терпеливейший повелитель времени и вод пространства, – привстав на цыпочки, подобострастно забормотал Хисвин, после чего впился ногтями в руку сюзерена и медленно, с нажимом на каждом слове, проговорил: – Я сказал в двенадцать ночи. Мои демонические лазутчики уверяют, что сегодня вечером крысы утихнут, дабы убаюкать бдительность горожан, а в полночь перейдут в решающее наступление. Чтобы они все находились на улицах, когда я произнесу с самого высокого минарета этого дворца свое губительное заклинание, ты должен за час до этого отправить всех солдат и стражей порядка в южные казармы. Скажи главнокомандующему Олегнию, что для укрепления боевого духа он должен выступить перед ними с обращением, – на это старый дурак непременно клюнет…. Ты…. ты понимаешь меня…. о повелитель?
– Да понимаю, понимаю! – нетерпеливо воскликнул Глипкерио, морщась от боли, которую причинял ему Хисвин; покамест сюзерен не сердился, а думал лишь о том, как бы поскорей избавиться от собеседника. – Сегодня в одиннадцать вечера…. убрать с улиц всех солдат и стражу…. речь Олегния…. А теперь, прошу тебя, Хисвин, мне надо спешить, чтобы не опоздать….
– ….на бичевание служанки, – бесстрастно закончил фразу Хисвин. – За четверть часа до полуночи ты должен ждать меня в Голубых палатах, откуда я взберусь на Голубой минарет, чтобы произнести заклинание. Ты должен быть там лично вместе со всеми своими пажами, которые понесут в народ утешительные вести. Проследи, чтобы у них были жезлы – символы их полномочий. Для твоего спокойствия я приведу свою дочь со служанкой, а также своих рабов-минголов – на случай, если не хватит пажей. Так что приготовь жезлы и для них. И кроме того….
– Ну разумеется, дорогой Хисвин, – отчаянно заблекотал Глипкерио. – Я очень благодарен…. Фрикс и Хисвет – это чудесно…. Я все помню…. за четверть часа до полуночи…. Голубые палаты…. пажи, жезлы…. жезлы для минголов. А теперь мне надо спешить….
– И кроме того, – неумолимо продолжал Хисвин, сжимая пальцы, словно челюсти капкана, – берегись Серого Мышелова! Скажи страже, чтоб смотрела в оба! А теперь…. приятного тебе бичевания, – как бы мимоходом добавил он, выпуская руку Глипкерио из своих цепких пальцев с острыми ногтями.
Потирая оставленные ими вмятины и еще не сообразив, что его отпустили, Глипкерио продолжал бормотать:
– Ах да, Мышелов – это скверно! Но все остальное…. прекрасно! Очень благодарен тебе, Хисвин! А теперь я должен спешить…. – И Глипкерио бросился прочь, делая неимоверно длинные шаги.
– ….чтобы полюбоваться на служанку, – не удержался Хисвин.
Последние слова словно бы вонзились Глипкерио между лопаток: он остановился и задорно проговорил:
– Чтобы заняться делом неизмеримой важности! У меня есть свое секретное оружие; ты, старик, да и другие волшебники не имеют к нему отношения!
С этими словами он бросился по коридору, чуть ли не разрывая тогу своими длиннющими ногами.
Сложив рупором костлявые ладони и приставив их к морщинистым губам, Хисвин сладеньким голосом прокричал ему вдогонку:
– Надеюсь, это твое дело усладит тебе зрение очаровательными конвульсиями, а слух утешит воплями, о мой отважный сюзерен!
У обрамленных опаловой плиткой ворот во дворец Серый Мышелов предъявил стражникам свой перстень гонца. Теперь он не очень-то надеялся, что пропуск сработает. У Хисвина было двое суток, чтобы настроить против него скудоумного Глина. И верно: за предъявлением пропуска последовали косые взгляды и ожидание, достаточно долгое для того, чтобы Мышелов сумел в полной мере прочувствовать свое похмелье и поклясться, что никогда не будет столько пить и тем более смешивать. Кроме того, он успел изумиться собственной глупости, а также везению, благодаря которому ему удалось, несмотря на хмель, в целости и сохранности вернуться по темным и наводненным грызунами улицам к Джоху и не напороться при этом на еще одну крысиную засаду. Что ж, по крайней мере он нашел в доме черную бутылочку Шильбы, устоял перед искушением выпить ее содержимое в пьяном виде и, кроме того, получил столь ободряющую и волнующую записку от Хисвет. Покончив здесь с делами, он тут же бросится к ее дому и….
Стражник откуда-то вернулся и с кислым видом кивнул. Мышелов прошел внутрь.
От ехидного третьего дворецкого, который был его старым приятелем по обмену сплетнями, Мышелов узнал, что ланкмарский сюзерен находится на заседании Чрезвычайного Совета, в который теперь входил и Хисвин. С надеждой сжимая в кармане черную бутылочку, Мышелов подавил в себе мощный порыв продемонстрировать действие Шильбиного волшебства перед сановниками Ланкмара и в присутствии своего главного конкурента по части магии. В конце концов, чтобы зелье сработало, ему нужно собрать крыс в одном месте и остаться один на один с Глипкерио. Поэтому Мышелов углубился в лабиринт нижних дворцовых коридоров, намереваясь при случае провести часок за подслушиванием или просто с кем-нибудь поболтать.
Как случалось всегда, когда ему надо было убить время, Мышелов вскоре обнаружил, что движется в сторону кухни. Он терпеть не мог Саманду, но иногда из лукавства немного увивался вокруг нее, поскольку знал, что во дворце она личность могущественная, и к тому же питал слабость к ее фаршированным грибам и глинтвейнам.
Выложенные гладкой и безукоризненно чистой плиткой коридоры, по которым он шел, были безлюдны. Стоял час затишья, когда обеденная посуда уже вымыта, подготовка к ужину еще не началась и все усталые слуги при первой же возможности стараются рухнуть на тюфяк или просто на пол. К тому же боязнь крыс как-то не располагала к прогулкам по дворцу. В какой-то момент Мышелову показалось, что он слышит за спиной тихие шаги, однако когда он обернулся, шаги тут же стихли, а вокруг никого не было. К тому времени, как он начал ощущать запахи пищи, очага, горшков, мыла и грязной воды, тишина вокруг приобрела даже несколько зловещий оттенок. Затем где-то прозвучали три громких и печальных удара колокола, и впереди раздался хриплый рев Саманды: «Убирайтесь отсюда!» Мышелов невольно попятился. Шагах в двадцати от него заколыхалась кожаная штора, и в коридор выскочили три кухонных мальчишки и служанка, беззвучно ступая босыми ногами по плиткам пола. В тусклом свете, сочившемся из маленького оконца под потолком, они показались Мышелову ожившими восковыми фигурами, которые прошмыгнули мимо и, казалось, его даже не заметили. А может, это была вбитая кнутом команда «Смотреть только перед собой!».
