Эдвард Дансейни - Благословение пана

Новые провода не тянули, потому что их не было в деревне и потому что прекратилось общение с внешним миром; остатки прежних поглотили старые деревья, стволы которых поднялись, закрывая бывшую линию, но все же отмечая, где она была. Шиповник, прежнее украшение тропинок, бежавших через Волдинг, соединил над ними свои ветки, но они упали под собственной тяжестью и перемешались с нежными побегами, которые медленно поднимались вверх, пока от тропинок не осталось и следа. Все ближе и ближе подходили к деревне шиповник и ломонос.

Размножились лисы и барсуки. Вскоре долина стала весьма приклекательной для алфордских охотников. Пожалуй, она стала самой привлекательной из восточных долин. Однако через год или пару лет чужаки перестали соваться сюда. Что-то было не то в здешних людях. Обедая как-то вечером в доме председателя, новый член Охотничьего клуба завел речь о предстоящей охоте и, в точности как новоиспеченный член парламента, выслушав планы лидера на предстоящую сессию, спросил:

– Как насчет Волдинга?

– Волдинга? – переспросил председатель.

– Ну да. Пожалуй, он подходит.

– Нет, не думаю.

Вот и все. Вряд ли было сказано что-то еще. Ну, бывает, если юный спортсмен недавно приехал в Алфорд, он еще может спросить:

– Там нет лис?

– Почему? Лисы там есть.

Никогда не слышал, чтобы эта тема обсуждалась с алфордскими охотниками. Даже на прямой вопрос вряд ли можно было получить информацию. Предположим, вы прямо спрашивали:

– Что плохого в Волдинге?

А вам отвечали:

– Не знаю, что там плохого. Просто мы там не охотимся, вот и все.

И дело не в том, что охотники не хотят говорить о необычных вещах; просто есть что-то такое в жителях Волдинга, что они боятся, как бы, заговорив о них, не зайти куда-нибудь не туда. Сомневаюсь, чтобы они позволяли себе даже думать о них.

К тому же не надо забывать о влиянии епископа на свою епархию, о его добром влиянии, которое на восточных равнинах ощущают на себе все без исключения. С самого начала епископ употребил свое влияние, чтобы отвратить алфордских охотников от Волдинга, и как бы ненавязчиво и опосредованно ни проявлялось его влияние, оно достигло результата так же, как и прямые епископские указания насчет двух летних пикников сыновей Церковного объединения велосипедистов.

Итак, мир пошел нашей дорогой в том направлении, о котором нам известно, а Волдинг отправился своей дорогой, назад во времена, с которыми, как нам казалось, навсегда было покончено. И чем дальше волдингцы уходили, тем плотнее окружала их Природа всем, что крадется, растет и поет, приветствовашим их на этом пути. Молодые липы, казалось, были зеленее и выше, чем в других местах в это же время; на заре хор дроздов пел громче, чем где бы то ни было еще, насколько мне известно; по вечерам лисы пробирались украдкой возле самых домов, и у них был особый вид, или мне так пригрезилось, словно они знали, что человек идет их путем.

Поначалу бородатые волдингские мужчины потихоньку, точнее, украдкой приходили в базарные дни в Селдхэм: по-видимому, из того, что можно было достать только вне пределов Волдинга, больше всего они нуждались в сахаре. Однако по мере того, как у них увеличивались запасы меда, отпала необходимость в базарах. Тогда уж не более трех-четырех раз в год кто-нибудь отправлялся в маленький городок на равнине, чтобы принести обратно табак или договориться насчет апельсинов, которые торговцы оставляли на определенном месте на волдингской дороге. Дорога, что шла через Волдинг, все еще оставалась проезжей, может быть, лишь немного сузилась, потесненная живой изгородью; однако никто из чужаков, более или менее знакомых с историей Волдинга, не смел заезжать сюда, а у тех, кто случайно оказывался на этом пути, появлялись странные ощущения, правда не очень сильные, но они все же возвращались домой другой дорогой.

Скота у жителей Волдинга было довольно, яблок и груш тоже, в садах еще зрела клубника, и росло много земляники на склонах гор, к тому же там собирали хорошие урожаи, которых хватало и на еду, и на зерно, хранившееся в больших черных амбарах, что строились из старых балок и камней; зерно можно было бы использовать и как обменный фонд, если бы был обмен, но его не было.

Скеглэнд все еще торговал бакалеей, если ему случалось быть в лавке, когда заходил покупатель, однако он всегда выглядел удивленным в таких случаях. Теперь он честнее вел дело, и его товары стали безопаснее для здоровья. Через некоторое время вместо того, чтобы брать деньги, он начал заниматься обменом.

Перкин пожил, пожил в Волдинге и остался насовсем. Трудно сказать, почему. Наверное, ему там понравилось. Но вряд ли кто может сказать, что ему понравилось. Его мысли бродили слишком далеко, чтобы можно было проследить за ними. На дальних планетах, в неведомых пространствах, на звездах, бесконечно чуждых нашей крошечной группе миров, ему было привычно искать ответы на вопросы, возникавшие в жарком пламени его души, которое было когда-то зажжено бедой. Высмеять его не составляло труда; шагать же с ним в ногу и понимать, что он ищет и что в конце концов находит, – вот задача для настоящего философа, имеющего для этого свободное время. Он вырезал отличные топорища из ореха и привязывал к ним легкие топоры, которые сам вытачивал из кремня, и едва ли в Волдинге был хоть один ребенок, у которого не было бы такого топора, а если не было топора, то уж точно было обещание Перкина сделать его до конца года.

Радовался Перкин, но не меньше радовался и Анрел. После многих месяцев растерянности и разочарований он наконец-то обрел покой, о котором люди обычно мечтают в тяжелые времена, но который редко находят, ибо жизнь гонит их дальше, пусть даже остались позади военные действия; а в Волдинге ничто не гнало Анрела дальше, и он жил в желанном покое. Для деревни он был пророком или провидцем, первым среди равных, тогда как Томми Даффин был не из их числа, и никто не смел даже думать об этом. В самом деле, с изнурительной растерянностью Анрела было покончено, но ни у кого не имелось ключика к власти Томми Даффина, разве что у миссис Тиченер. Но она, как бы стара ни была, надежно хранила свою тайну, берегла ее все последние годы своей жизни, ни слова не вымолвив о свирели и музыканте; все же, несмотря на завесу молчания, жители Волдинга понимали, что им с их догадками далеко до нее. Несомненно, мистер и миссис Даффин тоже многое знали, однако не в их силах было сложить вместе отрывочные знания.

Миссис Энд правильно поступила, перестав учить детей арифметике, чем завоевала всеобщее уважение, ибо это было воспринято как пророчество. Однако она продолжала вести занятия в школе, причем соблюдала старое расписание; правда, любой день, взятый наугад, показал бы, как далеко она ушла со своими ребятишками от всего того, что важно для нас.