– Мою супругу немного взволновало… поведение вашего человека.
По скуластому загорелому лицу скользнула тень, показавшаяся мрачной даже в тенистых недрах коляски.
– Приношу извинения, эрте. Он вел себя слишком дерзко.
Любопытно. Я ожидал, что будет сказано «недостойно» или «опрометчиво». Или что-то в этом роде. Но слова прибоженного подтверждали: приказ был. Вот только исполнять его надо было иначе.
– Я не совсем понимаю…
Он вздохнул, поднялся в коляску и присел напротив меня, то есть рядом с Лус.
– Недавно в наших краях случилось то, что не должно было случаться. Простите нам нашу обеспокоенность, но для нее есть причины.
– И какие же?
– Я могу промолчать?
Чувствовалось, что он не просто не хочет посвящать меня в свои секреты, а ему самому почти больно доверять произошедшее словам. Такая таинственность не могла радовать, а значит, требовалась жесткость. Может быть, даже излишняя.
– Как вам будет угодно. Но извольте тогда зачитать приказ, согласно которому вы действуете. Приказ Смотрителя, если не ошибаюсь?
Мое требование явно не понравилось прибоженному, правда, в отличие от самодеятельности его подчиненного оно имело право на удовлетворение, причем немедленное. Если, разумеется, в этих краях чтили дарственные законы.
Свиток был извлечен из поясной сумки без особой поспешности, почти с неохотой, а развернут и вовсе с заметной неприязнью, словно приказ был писан не чернилами, а чем-то намного хуже. Впрочем, после ознакомления с его содержимым и мне невольно захотелось сплюнуть.
«Милостью Дарохранителя и мудростью его я, Роалдо Лиени со-Миц, являющийся назначенным Смотрителем поселения, именуемого Ганна-Ди, и его окрестностей, правом своим приказываю чинить тщательный досмотр каждой молодой девице, находящейся в границах поселения, для несомненного и окончательного удостоверения ее девичества. Досмотр производить любыми способами, с применением принуждения, если таковое будет необходимо. Писано в последнее десятидневье весны года 735 от обретения Логаренского Дарствия».
– Ваше любопытство удовлетворено?
– Скорее, разыгралось сильнее, чем раньше, – ответил я.
Моя честность несколько озадачила прибоженного, однако от исполнения приказа не отвлекла.
– Вы позволите? – повернулся он к Лус.
Демон взглянул на меня, словно спрашивая: «Какое безумие предпримем на сей раз?», но я спокойно разрешил:
– Смотрите.
Все действо заняло не больше минуты, учитывая борьбу с широкими юбками, после чего прибоженный шлепнул на тыльную сторону запястья девушки чернильную печать.
– Это оградит вас от нового… досмотра, – объяснил он, пока демон разглядывал чуть смазанный, но вполне различимый рисунок, изображающий все те же сцепленные пальцами кисти рук.
– Обещаете?
– То, что делаю я и мои люди, очень важно, эрте. Поверьте. Только каждый человек понимает одно и то же немного по-своему… Как в вашем случае. Еще раз приношу извинения.
Он шагнул из сумрака коляски в солнечный день, но прежде, чем опустить полог, обернулся и сказал:
– Добро пожаловать в Ганна-Ди!
– Знал бы, что тут творится, объехали бы эту деревню стороной, – буркнул демон, поправляя платье, потревоженное непредвиденным вмешательством.
Но, конечно, его слова уже не долетели ни до чьего слуха, кроме моего, потому что коляска тронулась в одну сторону, а лошади, на которых приехал отряд прибоженного, – в другую.
– Думал, в тихом месте всегда тихо?
– Да не тихо… Эта дорога самая короткая из остальных.
– Дорога куда?
– Ко второму моему знакомцу.
Я предполагал это. И опасался этого. Первый приятель да-йина едва не убил нас обоих. На что же мог оказаться способен второй?
– Не бойся, – поспешил успокоить демон, заметив на моем лице праведное сомнение. – Он другой. Не такой, как Глоди.
– Уверен?
– Глоди всегда был решительным. А этот… Этот, что называется, трус. Осторожничает, где надо и не надо. По крайней мере, осторожничал, когда мы были знакомы.
– Здесь все могло измениться.
– Да, могло, – согласился он. – И все-таки Глоди не стал другим. Он вел себя так же, как и прежде, только не заботясь о соблюдении приличий.
– Потому что не ждал наказания за проступки.
– Не ждал… Не ждал… – Демон покатал эти слова на языке, а потом вдруг уставился на меня заметно покрасневшими глазами. – Но почему? Вот вопрос!
– А откуда оно могло бы вдруг прийти, это наказание? Промыслом божьим?
Он фыркнул, хотя скорее печально, чем насмешливо:
– Нет, боги тут ни при чем. Это ведь ваши боги, верно? Какое им дело до тех, кто родом из другого мира?
Я хотел возразить, что как раз небесные владыки более всех прочих должны быть заинтересованы в том, чтобы ограждать свои владения от пришельцев, но промолчал. Потому что в чем-то демон был прав. Иначе Ночь синих звезд не повторялась бы из года в год. Иначе не гибли бы по капризной воле захватчиков десятки, сотни, а может, и тысячи людей. Иначе…
– А в вашем мире есть боги?
Он вздрогнул так, будто посреди жары мы вдруг попали под струи ледяного дождя.
– Есть.
– А они довольны тем, что постоянно теряют своих детей?
– Он, – поправил меня демон. – Доволен или нет… Никто не знает. Наш бог ушел из нашего мира.
– Как это?
– А вот так. Надоели наши проказы, вот и ушел. Куда глаза глядят.
Я представил себе усталое божество, машущее рукой и медленно бредущее по дороге прочь от толпы кривляющихся и гомонящих человечков. Картина получилась грустная.
– И как же вы живете без бога?
Лицо Лус скривилось до почти ужасающего уродства.
– Живем? Легко! Жить без своего участия он позволяет. Зато умирать…
– Не продолжай, если не хочешь, – попросил я, но зря старался: демон только шумно выдохнул, словно вместе с воздухом мог вытолкнуть из себя и нежданно нахлынувшую боль.
– Помнишь, я говорил, что не могу вернуться? Догадываешься почему?
– Угу.
– Я умер там, у себя дома. Но не просто умер. – Он сделал паузу, чтобы бесстрастно закончить: – Меня казнили.
Это объясняло многое. И еще большее – запутывало.
Казнь обычно полагается преступнику, человеку, нарушившему законы и устои общества. Но все дни, проведенные мной в компании демона, в одном теле и порознь, уверяли: если мой знакомец и подлежал наказанию, то скорее не за какой-то свой проступок, а по чьей-то дурной воле. Тот же Глоди заслуживал намного более жестокой участи, чем получил. В конце концов, умирая здесь, он возвращался в покинутое ранее тело, а значит, любая боль, причиненная ему в этом мире, не искупала совершенные злодеяния.
