– Я вернусь. Обязательно вернусь…
…она лежала с закрытыми глазами и вспоминала то, что было с ней совсем недавно и вроде бы много-много лет назад, вновь переживала самые приятные мгновения, путь и не так ярко, как было на самом деле, зато их можно повторять бесконечно.
В пещеру доносились отголоски мужского пира, невнятные, точно размытые росой. Вдруг послышался звон железа о железо – опять дерутся, опять какой-то женщине плакать. Протяжный, предсмертный стон комком влетел в пещеру, побился о неровные стены и сполз, будто растаял в тепле, прекратился и звон клинков. Над поляной повисла тишина, гнетущая, недобрая. Нарушил ее мужской голос, высокий и чистый, но песню пел грустную, словно прощался с жизнью.
…Где кровь вражья капала,
Земля загоралась,
Покрывалась скалами —
Клыками черными.
Обессилел сокол ясный,
Ослабели крылья,
И упал широкой грудью
На камни острые…
…она стояла у лавки и с тревогой прислушивалась к шуму во дворе. У крыльца часто всхрапывала и перебирала копытами лошадь, загнанная, наверное, в мыле вся, а бока западают глубоко и часто. Всадник спешился, заводил коня по кругу, не расседлав, делал все неспешно, по-хозяйски, как обычно и вел себя муж, сколько бы долго не был в отъезде. Конь ему дороже, чем жена. Значит, напрасно надеялась и ждала, не судьба ей еще раз свидеться с любимым. Ноги ее подломились в коленях, она осела на лавку и вцепилась руками в крайнюю доску, чтобы не упасть от дурноты, подкатившей из глубины живота к горлу. Не услышала она, как скрипнули ступеньки крыльца, как дважды хлопнула дверь, открытая ударом кулака и закрытая толчком ноги, как шаги пересекли горницу, но почувствовала, что кто-то приблизился, и подняла заплаканное лицо, чтобы выложить мужу всю правду – и умереть от его руки.
– Али не рада? – спросил вошедший и тряхнул русыми кудрями.
И опять в ее груди оборвалось и лопнуло что-то, по всему телу прокатился жар, от темечка до подошв, и она ухватилась обеими руками за мужскую рубаху, мокрую то ли от росы, то ли от крови и выскальзывающую из пальцев. Любимый подхватил ее на руки и заходил по горнице, баюкая, как маленького ребенка, а она ревела навзрыд, не в силах остановиться.
– Не плачь, моя лада, – произнес он, утешая, первую строку песни.
И женщина затихла, чтобы не услышать продолжение грустной повести о двух влюбленных, чтобы не накликать на себя такую же беду.
– Я люблю тебя, – молвил он охрипшим голосом, – и никому не отдам.
– И я, – выдохнула она.
– Я увезу тебя далеко-далеко, туда, где никто не живет. Только ты и я…
– …и наши дети, – добавила она.
– Не побоишься кары богов?
– С тобой я никого не боюсь.
Он положил ее на лавку и поцеловал страстно, а она прижалась к нему, не желая отпустить ни на миг. Он попробовал высвободиться из ее рук, неожиданно сильных, цепких, не сумел и подчинился им, позабыв о том, что времени у него нет..
…с поляны не доносилось ни звука: то ли пирующие загляделись на что-то необычное и от удивления не могли произнести ни слова, то ли упились и спали. Где-то вдалеке заржала лошадь, словно в ответ ей ухнула сова, коротко и грозно, и тишину разорвали истошные крики и звон мечей…
…она зажала уши руками и спрятала лицо в подушку, еще хранившую запах мужской головы. Если бы все шло хорошо, не было бы шума: побег любит тишину. Женщина беззвучно шевелила губами, призывая богов на помощь любимому, и если уберегут его, она больше не прогневит их, будет жить с мужем, храня ему верность до конца жизни.
Шум стих внезапно, словно дерущиеся окаменели по велению богов. Она встала с лавки, направилась к окну, не дошла и замерла посреди горницы, спиной к двери, к которой приближались шаги, неторопливые и уверенные – шаги победителя. Она знала, что ее ждет, поэтому с закрытыми глазами повернулась к вошедшему и гордо вскинула голову. Холодное острие меча уперлось в ее тело чуть ниже левой груди, напротив сердца, которое стучало часто и еле слышно, ожидая, когда железо прорвет кожу, легко пронзит мясо и располовинит маленький, трепещущий комочек, способный любить и ненавидеть. Острие замерло, словно наткнулось на кольчугу, жена открыла глаза, чтобы оскорблением добавить мужу решительности, увидела на клинке темные пятна и подалась вперед всем телом.
Муж ожидал этого. Он успел отдернул меч, спрятал в ножны и со всей силы ударил ее кулаком в лицо. Она, словно перышко, улетела на лавку, стукнулась головой о стену и больше не чувствовала боли, ни телесной, ни душевной, как бы со стороны наблюдала за происходящим. Муж снял пояс с мечом, швырнул на пол с тем пренебрежением, с каким избавляются от ненужной вещи. Не разувшись, он залез на лавку, рывком перевернул женщину на живот и овладел ею грубо и по-скотски, намереваясь посильнее унизить, но так и не понял, не услышав ни стона, ни плача, добился ли своего…
..добился-таки, однако плакать начала лишь тогда, когда он вышел из пещеры, а если бы и остался, все равно ничего бы не заметил, потому что огонь в очаге почти потух, лица ее не разглядеть, а рот зажимала двумя руками, чтобы не вырвалось ни звука.
Обильные слезы – короткие слезы, на смену им пришли мысли о мести, и даже если за нее придется заплатить жизнью – быстрее встретится с любимым в мире мертвых…
…она так сильно задумалась, что не услышала, как в избу зашел странник – молодой мужчина, высокий и худой, как жердь, с изможденным лицом и большими, глубоко посаженными глазами с длинными, на зависть женщинам, ресницами. Он, не спросив разрешения у хозяйки, подкинул дров в печь и протянул к огню руки, маленькие, с тонкими пальцами, собрался что-то сказать, но зашелся в кашле, затяжном, чахоточном, согнувшим его пополам, а когда затих и распрямился, на лбу и на висках крупным бисером засверкали капли пота, а глаза запали еще глубже и стали больше и печальнее. На тонких алых тубах появилась робкая улыбка, извиняющаяся не только за болезнь, но и за то, что пришел сюда.
– Я не хотел… – начал он объяснять – и опять согнулся в кашле.
Она подошла к чахоточному, прижала его склоненную голову к своей груди и погладила по-матерински. Волосы были необычайно мягки, казалось, к пуху прикасаешься, такие бывают у маленьких детей. Откашлявшись, странник опустился на колени, взял ее руку, покрыл поцелуями. Не отпуская руки, он прижался лицом к теплым женским бедрам и всхлипнул, одновременно и жалобно и блаженно. А она свободной рукой перебирала его пуховые волосы, позабыв все обиды, причиненные ей мужчинами…
