— Нам нужно поговорить. Дик, — сказал он негромко.
Мальчик на миг поднял голову. Уже совсем стемнело. Костер бросал золотистые отблески на его лицо, и Блейду показалось, сын хочет что-то сказать… но Дик хранил молчание.
На секунду его охватило головокружение, словно он готовился прыгнуть в воду со скалы, даже не зная, какая глубина ждет в этом месте. И все же он решился.
— Я очень виноват перед тобой, Дик.
Тот вновь вскинул голову. Расплавленным серебром блеснули в свете костра глаза.
— Я хочу спать, — угрюмо пробурчал мальчик. Что-то, тем не менее, говорило Блейду, что это лишь защитная реакция и ребенок готов уступить. Он ободряюще усмехнулся, хоть и не был уверен, что во тьме тот увидит улыбку.
— Я знаю. Я тоже очень устал, И все же… у нас с тобой не так много времени.
— Перед тем, как ты уйдешь и опять бросишь меня? — В голосе Дика не было детской обиды, лишь взрослая всепонимающая тоска. Блейд почти физически ощутил его отчаяние.
Он попытался представить, каково пришлось этому ребенку, с малых лет оторванному от матери, не знающему отца, лишенному даже родного очага… С первых своих дней он был обречен на скитания, на жизнь в чужих, пусть и радушных, но все же чужих домах. Мучительное ощущение собственной ненужности?.. Заброшенность?.. Вечные сомнения?..
Блейду сделалось не по себе, когда он осознал все это. Да хоть помнит ли Дик лицо матери?! Нет, какими бы причинами ни руководствовалась Талин, он не мог найти ей оправдания.
Взглядом, полным жалости, он посмотрел на сына. Тот сидел, сжавшись в комочек, обнимая острые коленки руками, словно в ожидании удара.
— Тебе так плохо пришлось, малыш?
Не поднимая головы, мальчик ответил:
— Да нет… Ничего. Сначала я жил в Крэгхеде. Дядюшка Сильво добрый… Он со мной играл… Я думал сперва, они мои родители, но он мне потом все объяснил… — Дик смолк надолго, вспоминая. Должно быть, рассказ Сильво перевернул для мальчика весь мир, нарушил жизненные устои, стал потрясением, выдержать которое оказалось почти невозможно…
— Ты там чему-то учился? — Блейд был готов говорить о чем угодно, лишь бы прервать тягостное молчание.
— Да… — Паренек отозвался вяло, нехотя, но, по мере того, как начал рассказывать, голос его заметно оживился. — Дядюшка Сильво меня учил драться… на мечах и с ножом… И его начальник стражи, Берон, тоже… мы ходили с ним на охоту. Он показывал, как ставить силки, читать следы, искать воду… Много еще чего…
— Здорово! — Блейд искренне надеялся, что в голосе его прозвучала должная мера восторга. — Покажешь мне завтра?
— Если хочешь… — Мальчик пожал плечами; оживление оставило его так же быстро, как и появилось. — Потом приехал Абдиас. Мать прислала его. Он меня учил всему… всему, что надо знать… принцу. — Последние слова дались ему неожиданно с трудом, словно он повторял их за кем-то, не понимая смысла.
— И чему же он тебя учил?
— Разному… Читать и писать руны… считать… Еще — законам, истории… это про богов… И где какие страны… Но об этом Ярл больше знает.
— А как тебе у Ярла жилось?
— Хорошо. Скучно только… Он все обещал меня в море взять, когда вырасту… но никак не получалось. Может, еще возьмет?
— Возьмет, конечно! — Блейд не знал, насколько помогут сыну его уверения, но не сумел придумать ничего лучшего. С каждым словом мальчика тоска все сильнее давила ему на сердце.
Его сын, его малыш… брошенный с самого детства, перекидываемый из одних рук в другие, словно горячий уголек, о который каждый боится обжечься… Но он положит этому конец! Заберет ли мальчика с собой, оставит ли здесь — но он сделает все, чтобы у Дика был нормальный дом и нормальная жизнь!
Забрать его с собой… Мысль эта приходила на ум Блейду и прежде, но лишь сейчас она обрела в его сознании четкие очертания, оформилась, и из пустого пожелания, далекой возможности, превратилась в настоятельную и реальную потребность. Он хотел забрать Дика в Айден или на Землю — так же, как некогда свою приемную дочь Асту Лартам! Он хотел сделать для него все, что можно, искупив вину за прошлое. Смотреть, как растет сын, учить его… Это были хорошие мысли!
Он готов был поделиться ими с мальчиком, но в последний момент сообразил, что тот до сих пор ничего не знает об отце. Для начала стоило рассказать ему хоть немного…
— Я очень виноват перед тобой, малыш… — Кажется, он уже говорил это прежде… Но неважно! Он готов был твердить эти слова до бесконечности. — Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня…
Блейд задумался. С чего начать? Как объяснить этому ребенку — пусть до времени повзрослевшему, но все же ребенку — вещи, которых до конца он не понимал и сам? Как разделить с ним трепетную радость странствий и горечь потерь? Любовь к Земле и тоску по иным мирам? Стремление к близким, тоску по ним и горделивое одиночество хищника? Как он мог рассказать об этом семилетнему мальчишке? И все же стоило попытаться…
— Видишь ли, Дик… — В отблесках догорающего костра он вдруг заметил, что мальчик сидит на удивление тихо. Он словно окаменел, положив голову на колени, и вдруг до Блейда донеслось чуть слышное посапывание.
Его сын спал! Усталость и тепло сморили его.
Волна нежности схлестнулась в сердце Блейда с нежданной обидой. Он так хотел… Но, в конце концов, перед ним лишь ребенок! И завтра у них будет достаточно времени наговориться. Он уже знал, что они станут друзьями.
Стараясь не потревожить мальчика, он уложил его рядом с собой, укутав курткой. Тот неразборчиво пробормотал что-то во сне, и на бледных губах мелькнула тень улыбки. Во сне лицо его казалось старческим и детским одновременно, печально-спокойным и в то же время настороженным. Блейд сказал себе, что отдаст все, лишь бы тревога навсегда ушла с чела его сына. Потом он закрыл глаза в нетерпеливом ожидании завтрашнего утра.
***
Оно, однако, выдалось отнюдь не таким, как он рассчитывал. Мальчик поел молча, хотя на сей раз и не пренебрег мясом и сыром, но на все попытки отца завязать разговор отвечал лишь угрюмым молчанием, так что Блейд подумал, уж не приснился ли ему вчерашний разговор.
Он вновь ощутил неловкость. Каждое слово давалось с трудом, каждая интонация казалась насквозь фальшивой — и, что хуже всего, его не оставляло впечатление, что мальчик отлично знает об этом и потешается над ним в душе.
У него возникло искушение отвесить упрямому чертенку подзатыльник — может, хоть это научит его разговаривать со старшими как следует. Сам он получил достаточно викторианское воспитание, чтобы детская грубость не могла не задевать его.
И все же он сдержался. У него не было никакого права предъявлять мальчику претензии или демонстрировать свое недовольство. Наоборот, ему полагалось быть преисполненным чувства вины…
