крестьян, вырванных из клетки Гилджона.
Копыта Четыре-ноги застучали по булыжнику, когда он принес их под огромную арку из песчаника, каждый дюйм которой был украшен сигилами, некоторые из которых, казалось, складывали мир вокруг себя, а другие заставляли ее улыбаться, смех пузырился из мест, которые Гесса забыла еще до путешествия. Странная энергия наполнила воздух, щекоча кожу Гессы, покалывая ее щеки, напевая в костном мозге.
— Вы сейчас так близко к императорскому дворцу, как никогда раньше. — Гилджон, похоже, нервничал — беспокойство в нем казалось таким же неуместным, как доброта или сентиментальность. — Ближе, чем когда-либо. Зал Академии находится позади этой школы, и он практически упирается в Ковчег. — Он становил Четыре-ноги перед комплексом зданий, под бдительными взглядами стюардов в безупречно чистой черной униформе. — Наружу. — Гилджон вывел их из клетки. — Быстрее! — Он неуверенно замахнулся на Маркуса. — И постарайтесь выглядеть достойно, черт бы вас побрал!
Им устроили экзамен, всем четырем, включая Маркуса и Гессу, в здании, таком же величественном, как и любая церковь. Каждый из них, по очереди, проходил проверку за широким полированным столом из черного дерева. Гесса сидела на неудобном стуле, который принес ей Гилджон, на материи, которую ассистент академика положил поверх гладкого дерева. Ассистент сморщил нос и удалился.
Гесса решила, что в этом месте даже Гилджон выглядит нищим. Он неловко стоял среди сверкающих мраморных колонн, наблюдая, как Маркус занял свое место за столом.
Академик сидела в кресле с высокой спинкой, которое само по себе являло собой произведение искусства из перевернутых колонн и витиеватых башенок, ее пальцы были сложены перед ней, тонкие руки выглядывали из рукавов блестящей пурпурной ткани, вышитой одним и тем же сигилом, повторяемым снова и снова. Ее шея казалась слишком длинной и тонкой, чтобы поддерживать голову, и по всей ее стороне расползалось пятно, тускло-алое утолщение кожи, как будто рука протянулась, чтобы задушить ее.
Она долго разговаривала с каждым из них, глядя вниз с высоты своего роста холодными любопытными глазами. Гесса ушла смущенная и опустошенная, как будто каждый ответ отнимал у нее что-то.
Когда дело дошло до продажи, у Гилджона уже не было того добродушного подшучивания, которое он разделял с Партнисом. Скорее, он говорил, как владелец ларька на крестьянском рынке, столкнувшись с какой-нибудь знатной дамой, забредшей на минутку развлечься. Он называл цену, и академик либо платила, либо спрашивала о следующем ребенке. За Чару и за Виллума она заплатила по двенадцать крон — за каждого больше, чем Партнис дал за все восемь, которые взял.
— Смуглый мальчик, в нем, вероятно, есть немного крови марджал, но его аура слишком дикая для работы в Академии. Он закончит земляным магом или вообще станет отшельником. Если это случится, пусть лучше он станет лесным жителем, чем отправится в туннели, запомни это. — Академик повернулась и пошла по длинной галерее колонн, а Гилджон толкал ей вслед покупки, положив руки им на плечи. — А девочка?
— Ничего. Возможно, она видит Путь... возможно, кто-то научил ее, что говорить, чтобы ее накормили. Отведи ее к сестрам или к Кайфусу, если он захочет тебя видеть. Или к какому-нибудь жулику. Мне на самом деле все равно; Путь — не дело Академии.
После Академии Гилджон вел свою тележку по маленьким улочкам, бормоча что-то себе под нос. В многоквартирных домах стоял кислый запах, а из высоких труб за домами валил темный, почти зеленый дым, которого, казалось, не хотел даже ветер.
— Будь я проклят, если поведу тебя к ведьме, девочка! — Гилджон неожиданно повысил голос и повернулся на своем сидении. — Мне не нравится, как она на меня смотрит. К тому же дорога до монастыря очень крутая, мул не справится.
Гесса отпрянула в дальний угол клетки, подняв руки. Ведьма, маг, Академик — для нее все они были одинаковыми, все звучали устрашающе.
— Сначала я отвезу мальчика в церковь. Священник знает свое дело. Не осудитель, этот мужик. — Гилджон тряхнул поводьями, и Четыре-ноги ускорил шаг. Небо над головой было угрюмым, а воздух — тяжелым от жары, которая заставляла тело покрываться потом.
Они миновали мрачные улицы восточной части города и поднялись по обсаженным деревьями аллеям в более богатый квартал, где над морем черепичных крыш возвышались шпили огромного собора, бросая вызов небу. Гесса чувствовала себя так же неловко, проезжая мимо жителей Истины, как и под пристальным взглядом Академика.
— Они не похожи на настоящих людей... — прошептал Маркус рядом с ней.
Гесса кивнула. Все они, старые или молодые, независимо от крови или цвета кожи, казались другой породой, ослепительно чистыми, полнокровными, их одежда была странной и дорогой. Гесса однажды видела мэра Морлтауна, когда он проезжал мимо их деревни на своей лошади. Здесь даже он выглядел бы потрепанным, а краски его одежды — тусклыми.
Гилджон остановился под большим деревом и выпрыгнул на дорогу.
— Я прикрою вас. Оставайтесь в укрытии. — Он вытащил шкуры, которые вешал, когда шли дожди, и просунул их через решетку. Гесса и Маркус укрылись под ними.
Какое-то время они ехали в удушливой темноте, и только переход с булыжника на мощеную дорогу и обратно отмечал их путь.
— Мне не понравилась эта женщина, — сказал Маркус.
— Академик? Она была... странной.
— Моя прабабушка была земляной ведьмой. Она говорила, что марджал, которые работают с землей, не обманывают, как остальные. Вот почему они нас ненавидят.
— Обманывают? — Гесса приподняла край шкуры, чтобы увидеть лицо Маркуса.
— Обманывают. — Он приложил руку к шее, где женщина оставила синюю отметку. – Племя марджал познало глубочайшие тайны своего мира, вкусило его кровь, познало его до самых корней и за их пределами — это позволяло им работать с ним своим разумом, черпать его силу, понимать его зверей и черпать его огонь. Но это не тот мир, он принадлежит кому-то другому. Если ты берешь слишком много, Абет забирает это обратно. Это место все еще
