В голосе Кевина вдруг послышалась тоска и еле сдерживаемая одержимая страсть, словно его терзал лютый голод, а он пытался рассказать, каких яств он бы отведал, если бы смог. Мне стало очень неуютно от сознания, что все это время рядом с нами ходил зверь.
– Вам известно что-нибудь об Императоре Авалона? – быстро спросил я, стараясь отвлечь Кевина от мрачных мыслей.
– Императоре? – удивился старик. – На Авалоне сотни государств, император которого вас интересует?
– Нас интересует Император Авалона, – раздраженно сказал я. – Тот, кто создал этот мир.
– Наш мир создал бог, – с рассудительной укоризной ответил Адам. – Он же наказывает нас за наши грехи… И терпеть нам всем уже совсем недолго.
– Вы полагаете, что метаморфы истребят вас?
– Нет, я не этого боюсь. Метаморфы, хоть и противны создателю, все же твари божьи, отвернувшиеся от бога в момент страха. Мы будем наказаны им все: и люди, и метаморфы… И кара неминуема. Мы все умрем.
– Почему? – тихо спросил я, опасаясь услышать что-то ужасное. И мои ожидания оправдались.
– Потому что через два дня в Авалон врежется комета, – просто ответил Адам.
* * *
Признаться, я ожидал чего-то подобного. Но все равно опешил и несколько минут молчал, впав в полную прострацию. Мне совсем не улыбалось просидеть тут еще два дня, когда тот красный треугольник, что мы видели в небе, превратится в пылающий красный шар и врежется в землю, превратив ее в кучу осколков. Несмотря на весь свой опыт скольжения в неведомые миры, все происходящее казалось мне чем-то невероятным и пугающим. На меня охотились, за мной гнались, стреляли из луков, арбалетов и огнестрельного оружия всех мастей, швыряли копья и кухонную утварь. Однажды мне разбили лоб детским горшком. Но никогда прежде мне не приходилось попадать в апокалипсические обстоятельства, где от моей ловкости и храбрости ничего не зависело. Никогда прежде мне не приходилось быть заложником в темнице, откуда я не мог уйти. Потому что даже в самом темном зиндане было хоть чуть-чуть света и я, нацарапав на земле линию, мог пересечь ее и уйти. А здесь я сидел в кромешной тьме, не видя даже собственной руки.
За стеной кашлянул Кевин, и это вернуло меня к действительности.
– Кевин, ты слышал? – спросил я.
– А как же, – проворчал тот. – Веселенькая перспектива. Эти сведения точные?
Адам снова забренчал цепями, перебирая, по всей вероятности, звенья.
– Об этом объявили наши ученые. Даже предположительное место падения кометы известно. Люди в панике бежали с насиженных мест, только все это бесполезно. Мы все умрем…
В надрывном голосе Адама слышалась тоска и нотки приближающейся истерики.
– Что-то мы не заметили паники среди метаморфов, – с сомнением произнес Кевин.
– Да они ничего не понимают, – буркнул старик. – Вы же сами сказали – их инстинкты изменились. Им все равно, что планета через пару дней разлетится на куски.
– Может, и не будет никакой катастрофы, – усомнился я. – Ваши ученые могли ошибиться. Оборотни, насколько мне известно, чрезвычайно чувствительны к разного рода природным катаклизмам – они же наполовину звери. Вот Кевин – метаморф, но он же не чувствует ничего похожего на приближение кометы. Два дня – крайне малый срок и уже наверняка изменились бы какие-нибудь магнитные поля или…
– Замолчи, Артем, – резко приказал Кевин.
– Что случилось? – испугался я.
– Сюда идут, – прошипел Кевин. За стеной что-то прошуршало, послышался странный скрип, которым сопровождалась каждая метаморфоза Кевина, а потом приглушенный вскрик боли и проклятия. Я отошел в сторону, залез на нары и приготовился к нападению.
Я услышал их раньше, чем увидел. Во-первых, потому что видеть было особо нечего. В двери лязгнул замок, а потом в комнату вошли несколько человек, как я для удобства назвал метаморфов. Впрочем, они стояли на двух ногах, а когда один из них направил на меня яркий луч фонарика, я, зажмурившись, убедился, что от звериного в них немного. Луч, ослепив меня, ушел в сторону, осветив противоположный угол мой клетушки, где под нарами, скорчившись, сидел Адам.
– Возьмите этого, – приказал хриплый властный голос. Темные силуэта ринулись к старику, который отчаянно завизжал и попытался заползти еще дальше под нары, но укрыться там было негде. Двое громадных мужчин выдернули Адама из-под лавки, как молодую редиску и потащили к выходу, но тут Адам взвыл еще громче. Цепь, которой он был прикован за ногу, все еще держала его. Мужчины нечленораздельно начали выяснять, у кого должен быть ключ от кандалов, щелкая зубами, как взбесившиеся волки, но к консенсусу так и не пришли. И тогда один из них в мгновение ока, под скрежет суставов и влажные всхлипывания наливающихся мускулов, стал коренастым и мохнатым. Адам снова завизжал, и в этот момент чудовище, в которое превратился один из мужчин, перекусило Адаму ногу. Фонтан крови ударил в грязную стену. Несколько капель, видимо, попали на стекло фонарика, поскольку свет в камере стал наполовину красным. Адам уже не визжал, он хрипел. Его вытаращенные глаза вращались в безумии. Палачи выволокли свою жертву наружу, оставив на полу кровавую дорожку. Отчетливо видимую дорожку. Ровную линию.
Я не двинулся с места. Камера была слишком большой, луч фонарика, который держал в руке оставшийся мужчина, теперь смотрел не в пол, а на меня. Даже если бы метаморф не успел бы остановить меня, я не успел бы добежать до этой черты по весьма тривиальной причине. Длина цепи не позволила бы мне того сделать.
– Кто вы такие? – спросил мужчина, лица которого я не видел, но по голосу определил, что этот тот же самый метаморф, который захватил нас на поляне.
– Тебе не понять, – ответил я, настороженно наблюдая за каждым его движением. В темноте его глаза светились как угольки. Слова он произносил с некоторыми затруднениями, словно подбирать каждое ему было тяжело.
– Я и не понимаю. От тебя пахнет человеком, но ты не человек. У тебя есть когти. Твой друг пахнет волком, но на него не действует темная луна. От вас обоих пахнет не так, как должно. Вы чужие здесь. Так кто вы?
Я промолчал. В сырой и душной камере пахло потом, шерстью и свежей кровью. Этот запах, видимо, не давал покоя моему собеседнику, потому что он нервно дергался и шумно втягивал воздух носом. Удушливое амбре не давало покоя и мне, но совсем по другой причине. Мне было душно, я вообще с трудом переношу духоту и плохо вентилируемые замкнутые пространства в одиночестве. Это еще не клаустрофобия, но что-то близкое к этому. Ощетинившись, я замер у стены, ожидая нападения каждый миг.
Но мой гость, а точнее, мой тюремщик не спешил нападать. Он просто смотрел на меня, и в его позе не было ничего угрожающего. Казалось, он о чем-то глубоко задумался, а про меня просто позабыл. Я же, напрягая глаза, высматривал на темном полу хотя бы что-то похожее на более-менее ровную линию, чтобы вырваться из этого каменного мешка.
