Только тут сатрапы вскинули головы — и Калхас увидел, что большинство взглядов, направленных на Эвмена, горят откровенной ненавистью.
— Или я не прав? — усмехнулся автократор. — А, понимаю! Вы не привыкли к такому обращению! Царь уже мертв, некому взять вас в руки. Сегодня придется терпеть. Ситуация слишком тяжела, чтобы говорить осторожные речи. Сегодня я беру на себя полную ответственность за вашу власть и ваши жизни. Так что слушайте. И слушайтесь.
Калхас ожидал ропота, возмущенных голосов, но сатрапы молчали. Сейчас им был нужен спаситель.
— Мы не побежим, как это предлагает Певкест. И даже не станем отступать. Я обещаю задержать Антигона на несколько дней. За это время все отряды соберутся и мы сможем принять сражение.
Ненависть на лицах сатрапов была скрыта вниманием и надеждой.
— Прямо сейчас вы отправите посланников к своим войскам. Пусть они как можно быстрее снимаются с лагерей и ускоренным маршем — так, как вы сами когда-то ходили под командой Царя — направляются к расположению Дотима. После этого я беру вас, беру всех ваших телохранителей и мы первыми поскачем туда.
— Зачем? — решился спросить Тлеполем.
— Останавливать Фригийца.
— Мы? Но как?
Эвмен пожал плечами.
— Увидите.
Гиртеада уже проснулась, когда Калхас вернулся из Царского шатра. Она улыбнулась мужу и немножечко поморщилась — ребенок опять буянил.
— Пир длился так долго? — спросила она.
— Это был уже не пир, — расстроенно ответил аркадянин.
— Опять рассорились? — Гиртеада погладила его по руке. — Не печалься, стратег сумеет помириться — ведь не в первый же раз…
— Нет! — Калхас взял ее ладони и прижал к своим щекам. — Другая неприятность. Большая. Приближается Антигон, — он рассказал ей о том, что произошло ночью.
Глаза Гиртеады стали темными и большими. Она вся сосредоточилась где-то в их глубине и смотрела на то, чего Калхас видеть не мог.
— Значит, ты уезжаешь.
— Да, Гиртеада, прямо сейчас.
— А я?
— Тебе нужен покой. Ты останешься здесь — и прислуга, и повитухи будут с тобой. Как только мы отразим Антигона, я вернусь… — деланно бодрый голос пастуха дрогнул и он продолжал уже совсем другим тоном: — Я не хочу уезжать от тебя.
Гиртеада заплакала.
— Мне страшно. Я боюсь того, что будет. Я боюсь его, — она провела рукой по животу.
— Ну… ну не надо, — Калхас обнял жену. — Это бывает с каждой женщиной. Только кажется страшным — а потом они вспоминают со смехом и уже не боятся.
— Ты не то говоришь, что думаешь. — Гиртеада обхватила мужа за плечи и изо всех сил прижалась к нему. — Я вытерплю боль. Больше всего мне страшно за тебя.
— Мы постоянно одолевали Антигона. Одолеем и теперь, — шептал ей на ухо Калхас. — Он рассчитывает на неожиданность, а неожиданности уже не получилось… Может быть я даже успею — и вернусь, чтобы держать тебя за руку. Не бойся за меня — я ведь в свите стратега: что мне будет?
— Калхас! — крикнули у входа в дом. — Быстрее! Стратег ждет!
Гиртеада разжала объятья. Она вытерла рукавом слезы и стала помогать пастуху собираться. Теплая одежда, оружие, легкий кожаный шлем, седельная сумка с запасом вяленого мяса. Что еще?
— Все. Спасибо тебе.
Гиртеада закусила губу, но не плакала.
— Вспоминай. Я могла что-то забыть.
— Нет. Ты ничего не забыла. — Тоскливая боль навалилась на сердце Калхаса. — Дай, я прижмусь к тебе еще раз.
Он перекинул седельную сумку через плечо и обнял жену, поглаживая ее по легонько вздрагивающей спине. Его лицо погрузилось в пышную массу волос и Калхас вдохнул — до отказа, до боли в ребрах, — запах корицы, смешанной с молоком. Он не мог оторваться. Море чувств связывало его с этой женщиной, с этой комнатой гораздо более крепкой пуповиной, чем та, что соединяет ребенка с матерью.
— Не плачь. Береги себя, — сказал пастух.
— Конечно, — торопливо ответила Гиртеада. — Ты, главное, не думай обо мне. Все будет хорошо. Ты только будь осторожен. И возвращайся.
— Вернусь, — Калхас хотел сказать что-нибудь веселое, но разум наполняла тоскливая пустота.
У дверей раздалось сразу несколько недовольных голосов.
— Ну… держись! — аркадянин отодвинул от себя Гиртеаду, еще раз посмотрел на ее заплаканное лицо и быстро, не оборачиваясь, вышел из дома.
Солнце медленно поднималось из-за восточных гор. Стала видна сухая, выцветшая трава словно солью покрытая инеем. Вдоль дороги стояли бледные окоченелые деревья, потерявшие половину листвы, и пожухлые кусты. Везде были следы ночного заморозка. Копыта нескольких сотен лошадей с хрустом вонзались в холодную землю и выворачивали ее, оставляя после себя бурый, влажный, чуть дымящийся след. Поверх варварских штанов, мехом наружу, и кожаной латной куртки, Калхас завернулся в шерстяной гиматий, но резкий встречный воздух не давал ему согреться.
Холод царил в душе. Расставание — всегда боль, но расставание в канун родов было втройне тяжело. Как она там? О чем думает? Что делают эти местные колдуньи-повитухи? Кто защитит ее? Мысли об Антигоне даже не вызывала ярости — так измучен был Калхас воспоминанием о бледной, заплаканной жене.
Не меньшей заботой был Гермес. Непонятные слова, непонятное прощание. Пастух ощупывал шарик — тот никуда не делся, висел на груди, но будет ли он теперь помогать? Калхаса мучило опасение, что Бог был им обижен. Однако чем? Непониманием? Аркадянин корил себя за скудоумие, однако запоздалые попытки разобраться в словах Гермеса были бесплодны.
Когда солнце встало над горами, всадники остановились на краткий отдых. Люди Эвмена пустили по рукам несколько бурдюков с крепким, настоявшимся вином. Сделал глоток и Калхас, но легче от этого не стало. Вино было ледяным, от него ныли зубы и хотелось чихать. Только ближе к полудню солнце начало немного греть спины. Однако Калхас болезненно передергивал плечами — сочетание холодного воздуха, бьющего в грудь, и томящего тепла, давящего на спину, было неприятным.
Между тем прогревалась и земля. Над ней стал подниматься пар, размывавший очертания окрестных гор. Звуки от ударов копыт стали более глухими и влажными. Калхас привык уже проводить в седле целые дни, поэтому особенной усталости не чувствовал. Но им овладела сонливость. Сквозь слипающиеся веки он наблюдал, как слуги поддерживают тяжко нагруженных вином сатрапов, и думал о том, что и ему не помешала бы такая помощь. Тело стало безвольным как мешок; то и дело проваливаясь в липкую темноту сна, Калхас с трудом удерживал себя от падения. Укутанные туманной пеленой мимо проносились деревни, небольшие лагеря отрядов Амфимаха, ровные посадки вдоль дороги.
