— Говори, говори… — Прислушиваясь к ее теплому, воодушевленному тревогой и любовью шепоту, Обережа одобрительно кивал. — Слово человеческое большую силу имеет. Оно и зверя лесного смиряет, и недуги отгоняет, и беды отводит.
— Да что у меня-то? — ответила Живуля, на миг подняв глаза от Галчени к волхву и отводя волосы от лица. — Ты бы, дедушко, еще ему пошептал, твое-то слово крепче будет.
— Первое дело — чтоб в слово сердце было вложено живое да горячее. Кто любит да жалеет — всякое чудо сотворит.
Если бы все зависело только от горячности сердца, то благополучнее Галчени не был бы и сам тысяцкий. И Живуля снова принималась шептать, иногда прерываясь и покрывая нежными поцелуями разбитое лицо Галчени, стараясь не задеть синяков и ссадин.
Скоро пришла и Чернава, услышавшая от соседей о драке у колодца. Опустившись на колени возле Галчени, она положила руку ему на лоб и принялась шептать что-то по-печенежски, горестно покачивая головой, и слезы ползли по ее смуглому лицу с тонкими морщинками в уголках темных глаз. Вот оно, горе: жить в чужом племени жизнью раба, когда всякий готов обидеть, даже без вины. Чернаве было бы легче, если б побои достались ей, но не сыну ее, который родился здесь и даже не видел воли. Его-то за что так наказывает злая судьба? Лучше бы ему вовсе не родиться на свет!
Галченя слабо улыбался матери, стараясь ее успокоить, но не мог поднять головы и произнести хоть слово. Живуля снова расплакалась, жалея их обоих. Чернава благодарила ее за заботы и хотела отослать, но Живуля отказалась уйти — она не могла оставить Галченю и не хотела видеть своих братьев. Сейчас она почти ненавидела их за эту беспричинную жестокость и не села бы с ними за стол: Она стыдилась перед Чернавой своего родства с Громчей и была благодарна ей за то, что печенежка не упрекает их. Но и слезы ее были достаточным упреком.
До утра они сидели втроем в тесной полуземлянке, слабо освещенной лучиной в железном светце, — старый волхв, рабыня-печенежка и девушка Полянского племени. Галченя спал, Живуля тоже подремывала временами, прислонясь головой к его лежанке, но Чернава не сомкнула глаз. После того, как в овраге нашли печенежскую могилу, эта драка показалась ей уже вторым зловещим предзнаменованием. Она боялась, как бы сын ее не стал первой жертвой новой большой войны двух народов, которые произвели его на свет.
Обережа молчал, не стараясь больше утешать ее. И он боялся будущих бед, но у него была надежда. Он видел ее в юной и робкой славянской девушке, которая от доброты и нежности своего сердца готова была полюбить холопа печенежской крови и в любви найти силы и смелости, чтобы заступиться за него. Пока Великая Мать Макошь сотворяет такие сердца, мир и добро одолеют вражду.
* * *
Добыча хватился младшего сына только наутро. Тут же домочадцы вспомнили, что и Чернавы никто не видел с самой вчерашней грозы. Добыча не на шутку встревожился. Раньше он не боялся, что печенежка убежит от него, хотя и жил так близко от родных ее степей. Но теперь, когда все умы занимал ожидаемый набег, потерять полонянку и ее сына было бы и досадно, и стыдно. Тут же Добыча разослал людей по городу искать их, не подозревая, что они находятся совсем близко — в землянке у Обережи, через два тына от Добычина двора.
Топот ног и гомон голосов на площади детинца долетел и до полуземлянки Обережи.
— Поди, дево-душе, узнай, о чем крик поднялся? — велел волхв Живуле. Она послушно встала и поднялась по ступенькам за порог.
— Вас с Галченей ищут! — сказала она Чернаве, вернувшись. Теперь она снова испугалась, на сей раз старшего замочника и его гнева. — Добыча боится, что вы к печенегам в степь убежали, к родичам.
— Куда нам бежать? — со вздохом сказала Чер-нава. — Мои родичи меня забыли. Они думают, что я умерла.
— Что же делать?
— Я пойду к нему. — Чернава оглянулась еще раз на сына и поднялась. — Только как же сказать…
Она в нерешительности посмотрела на Живулю, и та вдруг вспомнила, что теперь, когда опасность для Галчени миновала, беды начнутся у ее братьев. За ночь ее досада поостыла, и она привычно забеспокоилась о них. И тому имелись причины. Чернава колебалась — ради Живули она почти готова была простить обидчиков сына. Судом и местью сделанного не воротишь, а Чернава видела в своей жизни слишком много горя, чтобы желать его увеличения.
— Скажу, посадские побили, а кто — не знаю, — решила Чернава. — И пусть сам ищет, коли обидно.
Чернава пошла успокоить Добычу, а Живуля села возле Галчени и осторожно провела рукой по его спутанным черным волосам со следами уличной пыли. В углу его рта и над бровью засохла кровь, синяки и ссадины проступали на смуглой коже, но именно эти следы страданий делали его в глазах Живули милее и краше всех на свете.
— Батя-то, поди, опечалится, — слабым голосом проговорил Галченя. Он лежал с закрытыми глазами, но уже проснулся и все слышал.
— Конечно, опечалится! — заговорила Живуля, радуясь, что он совсем пришел в себя, и склонилась к нему, ласково поглаживая его лоб. — Ну, как ты теперь? Чего тебе хочется?
— Опечалится, что меня не до смерти убили, — продолжал Галченя. — Тогда бы он за меня больше головничества получил.
Галченя никогда не ходил у Добычи в любимых сыновьях, пожалуй, замочник не так уж часто вспоминал о том, что Галченя его сын, — но его несчастье Добыча принял близко к сердцу. В этом он увидел, и справедливо, большую обиду себе. Сердитый на гончаров еще со времени проводов князя, Добыча не потратил времени даже на то, чтобы навестить Галченю у Обережи, а первым делом послал искать обидчиков в гончарном конце. Скоро он уже знал, что в свалке у колодца люди видели Гончаровых парней и среди них — сыновей Меженя. Поскольку шум был большой и драку видели две улицы, на углу которых располагался колодец, то видоков у Добычи набралось достаточно. В тот же день он пошел с ними к тысяцкому — просить суда. Даже дожидаться четверга не хотел, настолько не терпелось ему скорее рассчитаться с обидчиками. Ведь теперь гончары подняли кулаки на его родную кровь, все равно что на него самого! При мысли об этом сердце Добычи вскипало негодованием, и он был так безмерно возмущен, что убедил тысяцкого заняться этим делом немедля.
— А сам-то побитый где? — с недовольством спросил тысяцкий. Ему не хотелось снова приниматься за старую тяжбу.
— На дворе у волхва лежит, господине, так плох, что ни ходить, ни стоять не может. Пошлешь кого-нибудь его оглядеть или велишь сюда принесть? — с готовностью предложил Добыча, жалея, что сразу не догадался. Пусть бы тысяцкий сам увидел, до чего доходят бесчинства черной кости! Свидетельство увечий и в самом деле было нужно для разбора подобных дел, но на сей раз Вышеня поверил замочнику и так.
