Лорд Тервилль не сдерживал голос, и его собеседники — вслед за ним. Поэтому, когда госпожа Элейна обернулась, расслышав своё имя, Илье не пришло в голову смутиться. Да и держалась женщина совсем не так, как ведут себя люди, задетые чьим-то поведением или назойливым вниманием.
— Перемываете мне косточки, Тервилль? — весело окликнула она.
— Рассказываю про вас замшелые анекдоты. Вы не против?
— Против анекдотов? Ну что вы… И сколько же, по вашей версии, я прикончила врагов?
— До ваших военных подвигов мы не дошли. Обсуждали лишь их последствия.
— О, моё тюремное заключение! Вот уж повод для веселья. Вольно вам надо мной потешаться!
— И оно действительно было длительным, это заключение? — не выдержал Илья.
Женщина посмотрела на него со странным выражением лица, слегка замаскированным улыбкой.
— Чуть меньше шестидесяти лет.
— Обалдеть! Сколько же вам было, когда вас выпустили?
— Дамам таких вопросов не задают!
— О, насколько я помню, сестра госпожи Шаидар сразу от ворот тюрьмы потащила её в Храм Истока, где леди Элейну подпустили к Истоку даже без предварительных церемоний. Так ведь?
— Было такое, верно.
— А потом ведь вы проходили обряд ещё через пятьдесят лет, я прав?
— В отношении других вы почти всегда правы, Тервилль.
— Так почему же отказались это делать в позапрошлом году? Священники же выражали полную готовность подготовить для вас церемонию. Даже напоминали об этом…
— Так всегда бывает, когда наши якобы проблемы стремятся решить за нас наши любящие родственники. Я ведь не просила их об этом.
— А почему?
Леди Шаидар приподняла бровь.
— Вы переступаете границы скромности, Эверард. Разве можно задавать подобные вопросы? Это почти так же неприлично, как рыгать за столом. Чему вы учите молодёжь? — И махнула рукой в сторону недоумевающего Ильи и изумлённого Санджифа.
— Вопрос был бы недопустим, если бы Исток отверг вас. Но вы же сами не захотели…
— Какая разница? В любом случае подобных вопросов не задают, вы это отлично знаете. И на них не отвечают. Так что совладайте со своим любопытством и вспомните о правилах приличия… Идёмте, Илья. Феро уже готов.
Юноша заспешил следом за женщиной.
— А мне сказали, что вам просто не удалось… Что Исток вас не принял, — с трудом переводя дух от спешки, проговорил он, когда господин Тервилль и сын лорда Даро пропали в толпе людей и виверн. — А вы сами отказались? Но как же так?..
— Неужто, услышав о моём вольном выборе, ты взялся проводить аналогию между мной и лордом Ингеном? — Она, приветственно похлопав Феро по морде, торопилась в последний раз перед вылетом проверить узду и крепление седла. — Однако ты ведь исходишь из того, что, так или иначе, но каждый желает продлевать свою жизнь за счёт божьей благодати или же за счёт других способов. В этом ты изначально допускаешь ошибку. Следует принимать во внимание и то, что на определённом этапе кто-то может элементарно не хотеть продлевать свою жизнь.
— Почему?
— А ты не веришь, что такое может быть?
— Ну-у… Может, и возможно, только… Должны же быть тому веские причины!
— Естественно. Причины есть всему и всегда.
— Почему же вы не пожелали спускаться к Истоку?
Снова странный, загадочный женский взгляд, таинственность которого была смягчена задорной, хоть и рассеянной улыбкой — юноша увидел в этом обращённом к нему безмолвном намёке квинтэссенцию того безупречного искусства делать общение с собой всегда приятным. Искусства, которым владели представительницы здешней знати, которое делало их слишком уж неэмоциональными на вкус петербуржца, но было по-своему отрадным. Чудесным образом, необидно и ненавязчиво, при этом очень мягко, она смогла дать ему понять, что он переступил границы местных приличий, но она не сердится на него, всё понимает и прощает.
— О, такие вопросы у нас не принято задавать. Вопрос слишком личный, пожалуй, даже интимный. Но я понимаю, ты аурис, и у вас другие традиции. Поэтому, так уж и быть, отвечу. — И вновь очаровательно улыбнулась, лишний раз смягчая назидание, хотя Илья не торопился смущаться. — Не очень-то мне по душе, знаешь ли, ещё сотню-другую лет ходить с такой вот трассой поперёк физиономии. — Женщина непринуждённо коснулась щеки. — А она из раза в раз даже не становится менее заметной. Для существа моего пола это, видишь ли, очень важно… Не забудь пристегнуться.
И решительно взмахнула стеком. Виверн рванул в серое блёклое небо, как арбалетный болт.
В том, что происходило следующие несколько дней, Илья совершенно ничего не мог понять. Он был уверен, что уж здесь-то, в самой гуще событий, он обо всём будет узнавать без промедления. Однако сейчас, наблюдая смятение и беготню вокруг, суету и постоянно звучащие вдали боевые заклятья, нагруженный тяжёлой работой, которая, впрочем, оказалась не столь уж и обременительна, хотя довольно утомительна, он не знал даже, выигрывают они или проигрывают. Могло быть и так, и так. И бог его знает, как смотрят в будущее лорды — с уверенностью или без неё. Он почти ни с кем из них не говорил и почти никого не видел. Даже с госпожой Шаидар ему далеко не каждый день удавалось перекинуться хоть словом.
— Какое там «проигрываем», — отмахнулась она. — Типун тебе на язык, как у вас говорят… Извини, дела. — И унеслась к своему виверну, которого нужно было готовить к бою.
Минуло уже два сражения — это юноша знал точно, — однако оба раза он отсиживался в лагере, таскал тюки в походный госпиталь и вёдра снега — в кухню, где их надо было ставить на печку, вытапливать воду и греть, а потом, опять же, нести к госпиталю. Из боя солдаты и маги возвращались хмурые и усталые, ни слова о результатах, спрашивать их было попросту опасно. Уже хорошо было то, что никто не спешил сворачивать лагерь, значит, нет необходимости в спешке уносить ноги. Значит, по крайней мере, не разгром.
— Почему нельзя хотя бы сказать, на чьей стороне перевес? — ворчал он, зная, что его слышит только друг, который поймёт и будет снисходителен, даже если этим ворчанием петербуржец нарушает какой-нибудь местный обычай.
— Но чему же ты удивляешься? — Санджиф, трудившийся рядом, казалось, не удивлялся ничему в мире. Похоже, он считал вполне приличным для сына лорда таскать тяжести и подносить раненым воду. И покорно терпел полную безвестность. — Нас с тобой ни до чего серьёзного не допустят. Отец и другие главы армии хранят свои секреты до последнего. А секрет перестаёт быть секретом, как только его узнаёт слишком много народу.
