У левого конца стола, сильно сутуля спину, стоял высокий человек в черной мантии с капюшоном, бросавшим тень на его лицо, наиболее выдающейся чертою которого был длинный, мясистый, заостренный на конце нос, нависавший над скошенным назад подбородком. Кожа его своим желтовато-серым цветом напоминала глину, широкие щеки сплошь заросли короткой с проседью щетиной. Широко посаженные глаза внимательно смотрели из-под покатого лба и кустистых бровей на пожелтевший от времени пергамент, который мужчина беспрестанно то разворачивал то сворачивал своими отвратительно маленькими, поросшими седым волосом пальцами с узловатыми костяшками. Глаза его все время скользили по строчкам, которые он читал вслух, изредка бросая косой взгляд на реторту.
На другом конце стола, переводя глаза-бусинки с реторты на колдуна и обратно, примостилась маленькая черная тварь, при виде которой Фафхрд впился пальцами в плечо Мышелова, а у того занялся дух, причем вовсе не от боли. Более всего тварь походила на крысу, только лоб у нее был выше, а глаза поставлены ближе, ее передние лапки, которыми она, словно чему-то радуясь, беспрестанно потирала друг о дружку, удивительно напоминали ладони самого колдуна в миниатюре.
Фафхрд и Мышелов не сговариваясь поняли, что это и была та самая тварь, которая сопровождала издали Сливикина и его приятеля, а потом сбежала; оба припомнили слова Иврианы о питомце чародея и предположение Вланы, что Кровас нанял на работу колдуна.
Уродливый человек со скрюченными руками, мерзкая тварь и между ними реторта с шаром наверху, в котором извивались тягучие черные испарения, напоминавшие кольца пуповины — все это представляло жуткое зрелище. А от сходства между двумя живыми существами волосы вставали дыбом.
Заклинания зазвучали быстрее, голубовато-белое пламя сделалось ярче и зашипело, жидкость в реторте стала густой, как лава, в ней появились большие пузыри, лопавшиеся с громким чавканьем, черные кольца в резервуаре зашевелились, словно потревоженный змеюшник; Фафхрд с Мышеловом, все сильнее ощущая чье-то невидимое присутствие, уже едва выдерживали невыносимое напряжение: им с огромным трудом удавалось бесшумно дышать через открытые рты и казалось, что биение их сердец слышно за много локтей.
Внезапно заклинания барабанной дробью зарокотали на высокой ноте и тут же оборвались, когда чародей вытянул руку с растопыренными пальцами над головкой реторты. Внутри ее что-то вспыхнуло, раздался приглушенный взрыв, хрустальные стенки покрылись множеством трещин и сделались матово-белыми, но сама реторта не рассыпалась. Ее головка чуть приподнялась, повисела в воздухе и упала на место. В хрустальном резервуаре среди клубов дыма появились две черных петли, которые в мгновение ока сузились и превратились в большие узлы.
Усмехнувшись, чародей отпустил конец пергамента, так что тот свернулся в трубку, и перевел взгляд с резервуара на своего питомца, который что-то пронзительно чирикал и подпрыгивал от восторга.
— Тише, Сливикин! Пора тебе бежать и выполнить тяжкую работу! — воскликнул колдун на ломаном ланкмарском, но так быстро и визгливо, что Фафхрд и Мышелов с трудом его поняли. Зато они сразу поняли другое: Сливикин был вовсе не тот, на кого они думали. В тяжкую минуту пузатый вор позвал на помощь не сотоварища, а чародейского выкормыша.
— Слушаюсь, хозяин, — отчетливо пропищал Сливикин, и Мышелову тут же пришлось пересмотреть свое мнение относительно говорящих животных. Голосом флейты на высоких тонах тварь льстиво добавила: — Слушаю и повинуюсь, Христомило.
Теперь друзья знали, как зовут и колдуна.
Пронзительно-высоким голосом Христомило отрывисто бросил:
— Приступай к делу! И чтобы сотрапезники были отделаны как надо! Тела должны быть обглоданы до костей, дабы не осталось кровоподтеков от зачарованного смога и других признаков удушения. И не забудь про добычу! А теперь за дело — ступай!
Сливикин, который при каждом распоряжении подпрыгивал и тряс головой, проскрипел:
— Будет исполнено!
Серой молнией он спрыгнул на пол и скрылся в чернильно-черной крысиной норе.
Потирая свои мерзкие скрюченные ручки, как это только что делал Сливикин, Христомило ухмыльнулся и воскликнул:
— То что потерял Слевьяс, вернет моя магия!
Фафхрд и Мышелов тихонько отползли от двери: во-первых, они решили, что теперь, когда внимание Христомило не занято ни заклинаниями, ни ретортой, ни мерзкой тварью, он легко может их заметить; а во-вторых, от всего увиденного и услышанного их охватило отвращение и жгучая, но бессильная жалость к Слевьясу, кто бы там он ни был, а также к другим безвестным жертвам гибельных заклинаний этого крысоподобного чародея, к несчастным мертвецам, чьим костям суждено быть обглоданными.
Фафхрд выхватил у Мышелова зеленый флакон и, давясь от тухлого цветочного запаха, сделал внушительный глоток. Мышелов не смог заставить себя последовать его примеру и довольствовался парами спирта, которые ему удалось при этом вдохнуть.
И тут позади Фафхрда он увидел стоявшего у дверей комнаты с картой богато одетого человека, на боку которого висел кинжал с золотой рукояткой, усеянной драгоценными камнями. Его лицо с глубоко запавшими глазами, обрамленное аккуратно подстриженными черными волосами и бородкой, было изборождено преждевременными морщинами, что явно свидетельствовало о бремени ответственности, тяжкой работы и власти. Улыбнувшись он подозвал друзей.
Приближаясь к незнакомцу, Фафхрд вернул зеленый флакон Мышелову, который заткнул его пробкой и с хорошо скрываемым раздражением сунул себе под мышку.
Друзья догадались, что перед ним стоял Кровас, великий магистр Цеха. Отрыгиваясь и пошатываясь, Фафхрд прыгал на одной ноге и снова думал, что сам Кос, бог судьбы, ведет их сегодня к цели. Более настороженный и сметливый Мышелов напомнил себе, что стражи велели им доложиться Кровасу, так что их затея если и не идет в соответствии с его туманными планами, то по крайней мере еще не рухнула окончательно.
Однако ни осторожность Мышелова, ни первобытные инстинкты Фафхрда ни о чем не предупредили друзей, когда те входили в комнату с картой.
Не успели они пройти и несколько шагов, как четыре головореза с заткнутыми за пояс ножами скрутили им руки и занесли над головами дубинки.
Приятели сочли за лучшее не сопротивляться, дабы хоть этим подтвердить справедливость слов Мышелова о крайней осторожности подвыпивших людей.
— Все в порядке, великий магистр, — рявкнул один из головорезов.
