Когда Ваэ через некоторое время выглянула в окно, то увидела, что ее старшего сына нигде нет, а Дари сотворил на снегу совершенно чудесную вещь: нарисовал очень красивый цветок и безупречно правильно. В одиночку нарисовал.
У нее тоже хватало мужества, и она прекрасно поняла, что именно произошло. И постаралась сперва выплакаться как следует, а уж потом выйти во двор и заговорить со своим младшеньким, который только что нарисовал такой красивый цветок. Она долго восхищалась цветком, а потом сказала Дари, что пора идти домой кушать.
А вернувшись домой, она выглянула в окно, и увиденное окончательно сломило ее: Дари молча топал по снегу и все еще рисовал тоненькой веточкой свой прекрасный цветок, уже едва видимый в сгущающихся сумерках; и она все смотрела на него, и слезы беспрерывно текли и текли по ее лицу.
Он следовал за ними в сумерках, а потом при свете луны и факелов. Он даже немного обогнал их сперва, поскольку срезал угол, пройдя прямо через долину, пока они пробирались по верхней гряде холмов. Даже когда они проехали мимо него, светя факелами и еще чем-то красным, то было видно, что они не очень спешат, так что он почти не отставал от них. Отчего-то он был уверен, что вполне мог бы нагнать их, даже если бы они прибавили ходу. ОН УЖЕ БЫЛ В ПУТИ. Миновали день и ночь, и теперь уже почти наступил тот урочный час.
А потом все сразу и произошло. Страха он не испытывал; и чем дальше он уходил от домика на берегу озера, тем слабее становилась его печаль. Он уходил за пределы обитаемых миров в иные места. И лишь с некоторым усилием, когда они уже приблизились к лесу, вспомнил вдруг, что нужно непременно попросить Ткача не переставать ткать на своем Станке и не выпускать из рук нить жизни одной женщины, которую зовут Ваэ, и еще мальчика, которого зовут Дариен. Это оказалось нелегко, но он это сделал; а потом — и это было уже самым последним его человеческим ощущением — он почувствовал, что будто перерезали ту сворку, которая до сих пор сдерживала его, и вспыхнул блуждающий огонь, и прозвучал тот рог, и он увидел тех королей и узнал их.
Он слышал, как громко воскликнул Оуин: «А где же дитя?» И видел, как та женщина, что несла огонь, упала ниц перед копытами вороного Каргайла. Он хорошо помнил прежний голос Оуина и понимал, что сейчас в этом голосе звучат страх и смущение. Они слишком долго проспали в своей пещере! Кто сможет повести их снова в озаренные звездным светом небеса? А действительно, кто?
— Я здесь — сказал он. — И выйдя из-за деревьев на опушке леса, прошел вперед мимо Оуина и оказался в кругу, образованном семью королями-всадниками. Он слышал, как они вскричали от радости, а потом запели ту песню Коннлы, которая впоследствии стала просто считалкой в детской игре та'киена. Он чувствовал, как меняется его тело, цвет его глаз, и понимал, что выглядит сейчас так, точно создан из дыма. Повернувшись лицом к пещере, он позвал кого-то, твердо зная, что голос его звучит, как вой ветра.
— Иселен! — крикнул он, и белоснежная кобыла выбежала из пещеры и подошла к нему. Он вскочил в седло и, не оглядываясь назад, снова повел Оуина и Дикую Охоту в небеса.
Все произошло как-то сразу, думал Пол, а душа его все еще корчилась от боли, и голова все еще кружилась. Обе песни вдруг совпали: та считалка из детской игры и та, которую пел Ливон — об Оуине. Пол огляделся и увидел, что Ким до сих пор стоит на коленях в снегу, вся залитая лунным светом. Он быстро подошел и тоже опустился на колени с нею рядом, а потом нежно обнял ее и прижал к своей груди. Ким горько плакала.
— Он ведь совсем еще ребенок! Ну почему, почему я приношу столько горя, Пол?
— Ты не виновата, — шептал он, поглаживая ее по седым волосам, — он ведь был давным-давно призван. Мы об этом знать не могли.
— Я ДОЛЖНА была знать! Ведь ребенок обязательно должен был откуда-то ВЗЯТЬСЯ. Так говорится в той песне.
Он все поглаживал ее по голове.
— Ах, Ким! Можно сколько угодно упрекать себя — и вполне справедливо! Причина всегда найдется. Но этим горю не поможешь. Постарайся не воспринимать так тяжело то, что лично тебе кажется несправедливым.
Я не думаю, что нам дано было заранее знать смысл даже наших собственных поступков.
Согласно чьей воле и в какие немыслимо давние времена было предначертано то, что произошло сегодня ночью, думал Пол. А потом тихо произнес, как бы оформляя эту свою мысль, слова та'киены:
Когда блуждающий огонь
Ударит в сердце камня,
Последуешь ли ты за ним?
Оставишь ли свой дом?
Расстанешься ли с жизнью?
И выберешь ли Самый Долгий Путь?
Та'киена сильно изменилась за столько лет. Это в игре были четверо разных детей, которым якобы уготованы были разные судьбы. А на самом деле ребенок — один. А блуждающий огонь — это камень в том кольце, которое носит Ким. А камень, в сердце которого должен был ударить блуждающий огонь, — это та скала, которую расколол своей силой Бальрат. И все вопросы та'киены были связаны с тем страшным Путем, по которому отправился теперь мальчик Финн.
Ким подняла голову и посмотрела на Пола своими прекрасными серыми глазами, почти того же цвета, что и его собственные.
— А ты? — спросила она. — С тобой-то все в порядке?
Кому угодно другому он бы соврал, но она была не такая, как все. Не такая даже, как он сам, хотя судьбы их и были в чем-то похожи.
— Нет, — сказал Пол. — Мне тоже не по себе. Мне так страшно, Ким, что я даже Финна оплакать не могу.
Она посмотрела ему в глаза и побледнела, прочитав его мысли. И он увидел, как в ее глазах отразились его собственные переживания.
— Господи, — промолвила она, — Дариен!
Даже Дьярмуд хранил молчание в течение всего долгого, очень долгого пути домой. Небо расчистилось, и луна, теперь почти уже полная, поднялась высоко и светила очень ярко. Факелы оказались не нужны. Кевин ехал рядом с Ким; с другой стороны от нее ехал Пол.
Посматривая то на нее, то на Пола, Кевин чувствовал, как улетучивается его собственная печаль. Это правда, что он может предложить здесь гораздо меньше, существенно несоизмеримо меньше, чем его встревоженные опечаленные друзья, но у него и нет ничего из того, чем они оба владеют. Кольцо Ким — дар, конечно, нелегкий, способный изменить даже саму сущность его владельца. Должно быть, ей было очень тяжело дать ход всем тем событиям, которые неизбежно должны были привести к столь страшным последствиям. Как мог этот мальчик, обыкновенный человеческий детеныш, прямо у них на глазах превратиться в нечто, сотканное из тумана, в нечто настолько прозрачное и расплывчатое, а потом подняться в ночное, небо и исчезнуть где-то меж звезд? Те песни — а все это, как он понимал, имело самое непосредственное отношение к тем двум песням — как бы сошлись в одной точке. И Кевин совсем не был уверен, что ему хотелось бы знать и понимать больше.
