— Я… ходил в палату приемов за новыми сообщениями.
Элдред открыл глаза, слегка повернул голову и посмотрел на друга. Помолчав, он сказал:
— Как ты думаешь, твоя жизнь была бы лучше, если бы я тебя прогнал?
— Мне трудно это представить, мой господин. Лучшая жизнь — и изгнание.
Элдред слегка покачал головой.
— Ты мог бы ходить как следует, по крайней мере.
Осберт положил руку на искалеченную ногу.
— Малая плата. Мы живем в сражениях.
Элдред смотрел на него.
— Когда-нибудь я отвечу за тебя перед богом, — сказал он.
— Я выступлю в твою защиту. Ты был прав, мой господин. Мы с Бургредом ошибались. Сегодняшний день тому доказательство: мальчик приехал, дань снова обещана. Ингемар сдержал свою клятву. Это позволило нам делать то, что необходимо было сделать.
— А ты — не женат, без родни и наследника, на одной ноге, не спишь по ночам у постели человека, который…
— Который является королем англсинов и который сохранил нам жизнь как народу. Мы делаем свой выбор, мой господин. И брак — не для каждого мужчины. У меня нет недостатка в женщинах.
— А наследники?
Осберт пожал плечами.
— Я оставлю свое имя, связанное — если будет угодно богу — с твоим именем в деле создания этой страны. У меня есть племянники, которым можно оставить мое имущество. — Они уже вели такие разговоры раньше.
Элдред снова покачал головой. В последнее время у него в бороде появилось больше седины, как заметил Осберт. Она сверкала при свете лампы, и видны были круги под глазами, всегда появлявшиеся после приступа лихорадки.
— И я, как всегда после того, как это пройдет, разговариваю с тобой, как со слугой.
— Я и есть слуга, мой господин.
Элдред слабо улыбнулся.
— Мне следует выругаться в ответ на это?
— Меня бы это весьма встревожило. — Осберт улыбнулся в ответ.
Король потянулся, потер лицо, сел на постели.
— Сдаюсь. Пожалуй, я поем. Не пошлешь ли также за… не попросишь ли мою супругу прийти ко мне?
— Сейчас середина ночи, мой господин.
— Ты уже это говорил.
Взгляд Элдреда был мягок, но его невозможно было истолковать неверно. Осберт откашлялся.
— Я пошлю кого-нибудь, чтобы позвать…
— Попросить.
— Попросить ее прийти.
— Будь добр, сделай это сам. Сейчас середина ночи.
Улыбка, иронично сложенные губы. Король вернулся к ним, в этом нет сомнений. Осберт поклонился, взял свою трость и вышел.
Король после ухода Осберта посмотрел на свои руки при свете лампы Они не слишком дрожали. Согнул и разогнул пальцы. Он чувствовал запах собственного пота на простынях. Ночь, день и большая часть следующей ночи. Больше времени, чем он мог отдать, могила с каждым днем все ближе. Эта лихорадка похожа на умирание. Теперь у него кружится голова, как обычно. Это можно понять. И еще он чувствует желание, как всегда, хотя это объяснить нелегко. Тело возвращается к самому себе?
Тело было даром божьим, вместилищем для ума и бессмертной души в этом мире, и поэтому его следовало почитать и ухаживать за ним. Но, с другой стороны, не чрезмерно любить, так как это тоже прегрешение.
Люди созданы, как говорит религия, по отдаленному образу и подобию самого бога, тщательно выбранному из всех бесконечных образов, которые он способен принимать. Джада художники изображали в его облике смертного — либо золотым и сияющим, как солнце, либо темнобородым и измученным заботами — в скульптурах из дерева и слоновой кости, на фресках, в мраморе и бронзе, на пергаменте, в золоте, на мозаиках куполов и стен церквей. Эта истина (как писал Ливрен из Месанга в своих «Комментариях») только прибавляла почтительности, с которой следует относиться к физической форме человека. Она порождала религиозные споры, иногда острые, по поводу влияния ее на роль, и значение женщины.
Конечно, был такой период времени несколько столетий назад, когда подобные изображения бога были запрещены верховным патриархом Родиаса под давлением со стороны Сарантия. Теперь этот вид ереси — в прошлом.
Элдред часто думал о произведениях, уничтоженных в то время. Он был очень молод, когда совершал путешествие через море, сушу и горные перевалы в Родиас вместе с отцом. Он запомнил некоторые произведения святого искусства, которые они видели, но также (так как был особенным ребенком) те места в святилищах и во дворце, где сохранились остатки разбитых или закрашенных работ.
Ожидая сейчас в темноте летней ночи, при свете лампы, прихода жены, чтобы он мог раздеть ее и заняться любовью, король поймал себя на том, что размышляет — не в первый раз — о людях с юга. Народ столь древний, столь давно обосновавшийся там, что у него имелись произведения искусства, уничтоженные за сотни лет до того, как на этих северных землях хотя бы возникли города или стены, достойные этого названия, не говоря уж о святилищах бога.
А затем, вслед за этой мыслью, можно было уйти еще дальше назад, к родианам в эпоху до Джада, которые тоже ходили по этой земле, строили свои стены и города, арки и храмы языческим богам. По большей части превратившиеся сейчас в развалины, со времен их давнего ухода, но все еще напоминающие о недостижимой славе. Они повсюду окружали их здесь, в суровой глуши, которую он с удовольствием называл своим королевством.
Можно быть примерным сыном божьим, добродетельным и набожным, даже в глуши. Так их учили, и он понимал это. Действительно, многие из самых благочестивых клириков намеренно покинули эти пришедшие в упадок южные цивилизации в Батиаре, в Саран-тии и пустились на поиски истинной сущности Джада в страстном одиночестве.
Элдред не был одним из этих людей. Он также знал, то нашел в Родиасе, как бы тот ни был разрушен, и в менее значительных городах Батиары до самого конца полуострова (Падрино, Варена, Байяна — какая музыка в этих названиях!).
Король англсинов не стал бы отрицать, что его душа (живущая в теле, которое так часто его предавало) с детства отмечена тем давним путешествием по хитроумным соблазнам юга.
Он был королем ненадежного, разобщенного, неграмотного народа в холодной, осажденной стране, но он хотел добиться большего. Он хотел, чтобы они стали чем-то большим, его англсины с этого острова. И это возможно, думал он, если только дать прожить в мире трем поколениям. Он больше двадцати пяти лет принимал решения, иногда поступаясь велениями сердца и души ради этой цели. Ему предстоит ответить перед Джадом за все, теперь уже недалек тот час.
И он не верил, что им будет позволено прожить в мире три поколения.
Только не на этих северных землях, на этом кладбище войны. Он проживал свою жизнь, преодолевая трудности, в число которых входила и эта лихорадка, бросая вызов этой горькой мысли, словно хотел усилием воли опровергнуть ее, и представлял себе бога в его колеснице под миром, сражающегося со злом каждую ночь до единой, чтобы снова привести солнце в тот мир, который создал.
