— Я почувствовала бы себя хорошо, если бы называла Отцом тебя. Ведь ты всегда исправляешь ошибки, или нет?
Наверно она подслушивала, когда он спорил с Руари, если это можно назвать подслушиванием, ведь они орали друг на друга во весь голос.
— Я бы не хотел — на самом деле не хотел бы, Матра — чтобы ты называла меня Отцом. Я Павек, Просто-Павек. И давай не будем об этом больше.
Она моргнула и руки сжались вокруг узкого тела, как если бы Павек ударил ее, и уже только одно это заставило его почувствовать себя хуже. Но он не мог позволить ей называть его отцом, слишком большая ответственность, он не мог ее на себя взять.
— Матра-Мне нужно с кем-нибудь поговорить и я не думаю, что я поговорю с Лордом Хаману. Я думаю, он слышит, но не думаю, что должна. Я думаю, что он тоже сделанный, или что он родился так давно, что забыл когда.
— Ты можешь поговорить со мной, — быстро уверил ее Павек, решив что необходимо, чтобы она выбросила из головы саму мысль посекретничать с Королем-Львом. — Тебе не надо называть меня Отец, но ты можешь говорить со мной обо всем. — Он чувствовал себя как человек, делающий с открытыми глазами шаг с крутого обрыва.
Матра подошла ближе. — Ее глаза величиной с птичьи яйца сверкнули — по настояшему сверкнули — от возбуждения. — Я могу защитить себя теперь!
— Но ты же всегда могла делать так, разве нет? — спросил он, надеясь на ответ, который он будет в состоянии понять. Она постоянно говорила о защите, которой снабдили ее создатели, но никогда не была в состоянии объяснить, что это такое.
— Раньше это просто происходило. Я застывала, перед глазами все расплывалось, и это происходило. Но сегодня, у воды, когда я разозлилась на Руари, я не хотела, чтобы он остановил меня, так что я заставила себя испугаться, что он ударит меня, и это началось.
Павек легко припомнил этот момент. — И ты заставила это прекратиться. Да?
— Почти.
Это был не тот ответ, на который он рассчитывал. — Почти?
— Злость-испуг заставляет защиту происходить. Когда Руари толкнул меня, я не была больше злой-испуганной, я была печальной-испуганной, и печаль-испуг заставили защиту уйти. Я очень рада, что она ушла и это не произошло; я не хотела ранить Руари, на самом деле. Но раньше я не могла сделать так, чтобы не-происходило.
Павек взглянул в ее странные, доверчивые глаза. Он почесал гудящую макушку, надеясь найти вдохновение и благополучно не сумев. — Я не уверен, Матра, но может быть ты научилась управлять тем, что создатели дали тебе: злость-страх заставляет начать; печаль-страх останавливает. Если ты можешь вызвать в себе злость, тогда ты можешь вызвать в себе и печаль.
— А это хорошо? Заставлять себя чувствовать разные чувства чтобы управлять тем, что создатели дали мне?
— Это лучше, чем убить Руари — при этом ты не хотела даже ранить его. Это лучше, чем сделать ошибку.
Ошибка была очень важным словом для нее, так что она энергично кивнула головой.
— Если я сделаю ошибку, я буду отвечать за нее, как и ты? Я хочу быть как ты, Павек. Я хочу учиться у тебя, даже если ты не Отец.
Он отвернулся о нее, не зная что сказать или что сделать. Уже достаточно плохо, когда Звайн или Руари надеются только на него, но в их разговорах всегда есть момент, когда он может толкнуть любого из них под ребра и сломать их мрачное настроение маленькой потасовкой. Для Матры толчок под ребра никак не подходит. С Матрой можно только говорить.
— Спасибо тебе. Я постараюсь научить тебя всему, что знаю, и как можно лучше.
И отчаянная благодарность Инитри за колокол к ужину.
Руари вернулся во время ужина. Павек не стал спрашивать, где он был, но на его плече довольно устроилась бирюзовая домашняя ящерица, величиной с его предплечье, а ее длинный, похожий на кнут хвост обвился вокруг его шеи. Похоже, что это был добрый знак. Эти блестящие, очень красивые ящерицы имели внутреннюю псионическую защиту: они чувствовали агрессивное или расстроенное сознание и исчезали прежде, чем происходили настоящие неприятности. Даже Руари, который обращался к животным за утешением, не мог находиться рядом с таким созданием, когда был зол.
Руари аккуратно снял ящерицу со своей шеи и предложил ее Павеку. — Мои кузены Бегуны Луны говорят, что если в городском доме живет такая ящерица, то в этом доме можно найти друзей.
Дружба — самый великий дар, который может предложить чистокровный эльф, например сам Руари никогда не получал таких даров от своих кузенов. Или предложение дружбы, а то, что сделал Руари — предложение. Павек с упавшим сердцем протянул руку, надеясь что проклятая тварь найдет его приемлимыми не откусит у него пальцы. Ящерица проверила его блестящим красным языком, потом медленно взобралась по руке.
— Я помещу ее в сад, — сказал он, как только она устроилась у него на плече.
Они ели быстро и жадно, благодарные за еду, а не качество приготовления. Встал вопрос о мытье и стирке. В Доме Экриссара была прачечная с бассейном, где как одежду так и тело можно было почистить в горячей воде, но требовалось по меньшей мере несколько здоровых рабов, чтобы топить очаг и качать воду насосами. Матра сказала, что она сама о себе позаботится; Павек с Руари прыгнули прямо в кухонную цистерну и смыли с себя все, что только могли. Потом они загнали Звайна в угол и проделали это же с ним. Чистую одежду взяли из мешков, которые они привезли с собой из Квирайта: сделанные прямо там бриджи и рубашки, не слишком подходящие для высшего темплара, но одежда, оставшаяся от Элабона Экриссара никак не лезла на широкие, человеческие плечи Павека, а Руари заявил, что он никогда не наденет ничего, что носил «проклятый полуэльф».
Руари даже отказался спать в той кровати, где мог спать Элабон Экриссар. Уже поздно ночью полуэльф расстелил свои одеяла в саду под непроницаемым взглядом их новой домашней ящерицы. Павек подумал было сказать юноше, что он дурак, в Урике намного шумнее, чем в Квирайте, и шум на улице не даст ему заснуть, но сам послушал эти казалось бы давно забытые звуки и расстелил свой спальник рядом с ним, чтобы слушать их ночью.
Полночь принесла хор гонгов и колоколов, которыми наблюдатели на башнях сигнализировали друг другу: все в порядке, все тихо. Павел слышал каждую ноту, да и все остальные звуки Урика, пока пытался заснуть — даже мягкое посапывание Руари, доносившееся с другой стороны фонтана, на расстоянии вытянутой руки. Когда звезды медленно закружились по почти закрытому крышами небу, Павек постарался оценить иронию судьбы: он, который так наслаждался какофонией жизни города, оказался единственным, кто не смог уснуть.
Мысли Павека заскользили и поплыли, как человеческие мысли любят делать, когда темно и вокруг никого нет. Они внезапно перепрыгнули обратно в пещеру с сияющими котлами и удивительными платформами, к странной и по-видимому опасной слизи, запятнавшей посох Руари и пролившейся на его собственную ногу. Ему показалось, что он опять чувствует липкую грязь на своей ноге, и не долго думая ударил себя по бедру, находившемуся под одеялом. Пальцы схватили мягкую и чистую ткань бриджей. На один удар сердца Павек успокоился, но потом паника ударила его с новой силой.
