– Не надо о печальном, – промолвил Ким и зашагал к метро. На эскалаторе он поднес букет к лицу, закрыл глаза и на мгновение представил, будто касается Дашиных губ.
– Хорошо тут у тебя, Паша… Сосны, тишина, покой, забор высокий, ворота крепкие, благослови их Аллах… Люблю! Опять же коньячок, бассейн и банька… Но ты же меня не за этим звал? Не только за этим? Есть какие-то проблемы?
– Есть, Анас Икрамович, есть… Хе-хе… Без проблем не проживешь!
– Конкуренты, э?
– Вроде того. Вот у меня кабачок на Фонтанке, хороший кабак, и место торговое, прибыльное… Оттягать хотят! Людей моих побили и погнали, а я ведь в заведение вложился! Хотя формально не мое, на Фукса регистрировали. Ну, Фукс там ни при чем, другие крутят.
– Оттягать? Нехорошо! Аллах не любит, когда на чужое зарятся! Что ж ты бойцов не пошлешь? Главного крутильщика возьми, мне отдай. Увезем к брату в Хасавюрт, в ямку посадим, поучим уважению.
– Не взять мне главного, Анас Икрамович. Большой фокусник, ниндзя! Поймали было, хотели поучить, так он моих уродов покалечил и слинял. Дальше – хуже…
– Это как?
– А так. Послал я за город пятерых… хмм… по личному делу отправил, семейному… Не вернулись! Велел поглядеть – тачку пустую нашли, потом следы… натоптано сильно, и кровь… Думаю, этот ниндзя расстарался. Может, не один, с помощником…
– Тамбовский, что ли, отморозок? Вроде мир у нас с тамбовскими…
– Чей, не знаю, а Гиря, боец мой покойный, говорил, что тип – из писателей. Теперь романы пишет в моем заведении на Фонтанке, видели там его. Кабак зовется «Конан», так он под этого Конана работает, таскается с огромным молотком. Боятся мои люди, Анас Икрамович. Помочь бы надо. Профессионально.
– Писатель, э! Дело-то смешное, Паша. Мелкое!
– Пять трупов – мелкое?
– Трупов ты не видел. Может, твои запили, подрались, вернутся через день, и ты их лично трупами сделаешь. Потом других наймешь, серьезных, чтоб этого Конана прищучили.
– Хе-хе… Не вижу смысла нанимать, Анас Икрамович. Я вам плачу, вы и разбирайтесь.
Долгое молчание. Потом:
– Ты, Паша, так на меня не смотри… глаз у тебя нехороший, Паша, такой глаз, что хочется ножиком ковырнуть…
– Аллах не простит, Анас Икрамович! Ну, так пошлете своих?
– П-пошлю… С-сегодня вечером устроит?
– Да. Только по-тихому, без погрома. Чтоб мебель не ломали, не били зеркала и не пугали посетителей. Спецы у вас хорошие, стратеги кагэбэшные, пусть придумают, как фокусника взять и вырубить. Хитростью или там подначкой… Но не под локти на улице!
– А почему?
– Убьет и удерет.
– Убивать и мы умеем.
– Если успеете, нет возражений. Но аккуратно, без лишней стрельбы. И вот еще что, Анас Икрамович… Пусть ваши отзвонят, что все в порядке, я подскочу, загляну в кабак. Надо же – хе-хе! – принять и оплатить работу!
– Это без проблем. Отзвонятся. Ну, еще по одной, Паша!
Мелодичный перезвон стаканов. Потом:
– А где хозяйка твоя, жена-красавица? Прячешь?
– Была бы здесь, чего ее прятать? Укатила, Анас Икрамович, уехала на отдых в теплые края. Греется сейчас на пляже в Акапулько.
Увы! Канули в вечность романтические турниры, где рыцари ломали копья, где воины сходились грудь о грудь, испытывая крепость мышц, мечей и панцирей, где дамы рукоплескали победителю, а звуки труб и голоса герольдов летели над зеленым полем и отдавались эхом среди высоких стен величественных замков… Схватки нынешней эпохи происходят преимущественно в кабаках.
Майкл Мэнсон «Мемуары.Суждения по разным поводам».Москва, изд-во «ЭКС-Академия», 2052 г.
– Господин! Эй, господин!
Конан обернулся.
– Там человек! – Голем тыкал секирой в сторону прибрежных скал. – Прячется за камнями! Прикажешь достать?
– Я сам достану, серозадая обезьяна. Стой где стоишь!
Киммериец воткнул копье в землю и с вытянутыми руками направился к черным базальтовым утесам. Их склоны, иссеченные ветром, были покрыты глубокими трещинами; одни из них походили на морщины, другие – на шрамы от затянувшихся ран, а третьи зияли, подобно огромным разрезам, проделанным топором гиганта. Камни, выбитые из скалистой тверди, валялись внизу беспорядочными грудами, и были среди них всякие – от таких, что величиной с барана, до таких, в коих можно было бы выдолбить пещеру для небольшого племени троглодитов. Идрайн показывал как раз на одну из самых крупных глыб.
Подойдя к ней ближе, Конан рявкнул:
– Эй, выходи! Не бойся! Сегодня я обещал Крому не трогать рыжих!
– Зато с меня Имир не брал никаких клятв, черный хорек! – раздалось в ответ, и из-за камня выступил огромный ванир. Его засаленные огненно-красные лохмы падали на плечи, борода казалась бесформенным шерстистым клоком, куртка была распахнута и обнажала могучую, заросшую рыжим волосом грудь, а кулаки, тоже в рыжей щетине, походили на два тяжелых молота. У пояса ванира висел топор, а у ног валялась вязанка хвороста, перетянутая ремнем из китовой кожи. – Ну, чего ты ищешь на моей земле, хорек? – рявкнул рыжеволосый. – Клянусь моржовой задницей, здесь никому не разрешается бродить без дозволения Хорстейна, сына Халлы! Особенно ворюге-киммерийцу!
– А дорого ли стоит твое дозволение? – спросил Конан.
– Мешок серебра! Вот такой! – Огромные лапы ванира раздвинулись, потом описали в воздухе круг. Похоже, речь шла о мешке размером с бычью голову.
Конан, хмыкнув, оглядел унылый берег, торчавшие кое-где ели да сосны, бесплодный скалистый обрыв и уходившую к востоку тундру.
– Незавидные у тебя земли Хорстейн, сын Халлы, – сказал он, – и красть тут вору-киммерийцу нечего. Вдобавок, не вижу я на скалах рун или иных знаков, коими были бы отмечены твои права на владение землей. Сдается мне, что ты, лживый пес, просто хочешь ограбить путников, а?
Пасть рыжеволосого растянулась в ухмылке.
– Может, и хочу! А руны, о которых ты толкуешь, я готов вырубить своей секирой на твоей башке!
Он взялся за топорище, но Конан, расстегнув пояс с мечом, бросил оружие на землю и предложил:
– Мешок серебра не стоит ни твоей жизни, ни моей. Не хочешь ли помериться силами без острого железа? Победишь, серебро твое, проиграешь, так хоть останешься жив. Годится, рыжий шакал?
Ванир смерил киммерийца недоверчивым взглядом.
– А есть ли у тебя серебро, вонючий хорек? Ты не походишь на человека с набитым кошельком.
Конан вытащил из-за пазухи кожаный мешочек – тот самый, который он взял у мертвого матроса с зингарского корабля. Распустив завязки, он высыпал на широкую ладонь несколько монет – полновесных кордавских даблантов с изображением лика Митры. Глаза Хорстейна жадно блеснули.
