Так что продвигаться вперед следовало беззвучно, подобно вышедшим на тропу войны индейцам, да еще и высылать вперед разведчиков. Последним надлежало выглядывать из-за углов, определяться на местности, прислушиваться и даже принюхиваться. Человеческие существа издают острый запах, ясный для животных, как белый день. Носы маленького народа различали его с неменьшей ясностью.
Унюхавшему викария разведчику полагалось трижды пискнуть по-мышиному. Тогда бы все молча развернулись и отступили во тьму, – ибо только на беззвучие им и оставалось надеяться.
Если же викарий набросится сзади, если он тоже способен затаиться так, что его не унюхаешь, если он отрежет им путь к отступлению, в этом случае нужно разбегаться во всех направлениях, и каждому стараться, чтобы поимка его обернулась делом нелегким. Пока викарий будет пытаться поймать одного, пока он будет хватать увертливое существо, стараясь при этом не слишком его повредить в интересах предстоящей продажи, что ж, может быть остальные за это время успеют одолеть несколько ступенек.
Дверь, ведущая в погреба, съехала с петель несколько столетий назад. Ступени лестницы – старейшей во дворце, ровесницы подземелий, – были стерты бесчисленными ногами. Лиллипутам приходилось опускать свои лесенки, спускаться на две ступени, затем, стоя на третьей, подтягивать лестницы и снова спускать их, раз за разом повторяя одно и то же.
Под тяжкими норманнскими сводами они прошли мимо кладовых и мимо бутылочных клеток, оставляя в пыли крошечные следы. Они миновали заплесневелые пробки и заложенные кирпичами ниши.
Сквозь запертую на засовы дверь смутно слышались голоса увлеченных беседой Профессора и Марии. По какой-то причине и тот, и другая внезапно заржали.
До нижней щеколды спасатели легко добрались с помощью лестницы. Примерно в шести наших дюймах от ее края в дверь вогнали железный костыль, привязали к ручке щеколды веревку и перебросили оную через костыль. После этого один из спасателей развернул ручку вверх и остался придерживать ее, а остальные налегли на веревку. Щеколда легко вышла из скобы.
Верхней щеколды не достигали даже связанные вместе лестницы. Верхолазу снова пришлось ползти вверх, вбивая костыли под небольшим углом, пока он не оказался от нее в тех же шести дюймах. Понадобилось вбить еще три костыля, чтобы добраться до ручки и привязать к ней веревку. Поднять ее оказалась трудно, хотя щеколда едва-едва входила в предназначенную для нее скобу. Прежде чем ручку удалось сдвинуть, верхолаз долго простукивал ее костылем. Веревку он перекинул через заменяющий блок костыль и спустил вниз.
Стоявшие внизу лиллипуты потянули, что было мочи, некоторые даже влезли по веревке вверх, чтобы увеличить усилие.
Щеколда не шелохнулась.
За много столетий дверь перекосило, и она налегла на скобу. Чтобы сдвинуть железный запор, требовалась сила взрослого человека.
Профессор прохаживался с фонариком вдоль стен, читая латинские надписи.
– Никаких следов Tripbarium, – печально сказал он, – хотя вон там, за плахой имеется интересный пример использования каким-то продавцом индульгенций слова «questeur», датированный тысяча триста восемьдесят девятым годом. О, я вижу, дама Алиса Кителер, ирландская колдунья, приезжала сюда на уикэнд в тысяча триста двадцать четвертом году.
Мария отдыхала, лежа на дыбе и подсунув под голову вместо подушки знаменитое Профессорово пальто.
– Месяц тому назад, – сказала она, – Народ подумывал о том, что хорошо было бы навестить Лиллипутию, посмотреть, остался ли там кто-нибудь. А я им сказала, что когда ты разбогатеешь, мы купим яхту и отправимся ее искать.
– Да, это будет приятный отдых. Мы можем посетить все четыре страны, похитить Бробдингнега, заглянуть к Бальнибарбианцам и полюбоваться издали на Лошадей.
– К Бальнибарбианцам?
– К народу, который живет на летающем по небу острове, на воздушном острове под названьем Лапута.
– Вот здорово! Мы могли бы, если бы захотели, захватить его с помощью Летающей Крепости!
– Зачем?
– Пригодится на что-нибудь. Можно будет в следующую войну подвесить остров над Лондоном, пусть прикрывает его от воздушных налетов.
– К сожалению, он может летать только над Бальнибарби. Так сказано в книге.
– Ну тогда устроим на нем курорт. Или займемся исследованиями стратосферы, как профессор Пикар.
– У него потолок высоты составляет четыре мили. Самолеты и те выше взлетают.
– Тогда можно…
– Да нет, я прежде всего не понимаю, с какой стати тебе понадобилось его захватывать! – раздраженно воскликнул Профессор. – Почему бы не оставить его тем людям, что на нем обитают? Им там и без тебя хорошо.
– Так они же дураки. Все эти старые философы со свешенными набок головами, с обращенным внутрь одним глазом и со слугами, которые хлопают хозяев, когда те слишком задумываются.
– И что же в этом дурного?
– Да ты посмотри, чего они там наизобретали, это же помереть можно со смеху. Помнишь, один даже разработал проект извлечения солнечных лучей из огурцов!
– Почему же нет? Он всего лишь несколько опередил свое время. Как насчет рыбьего жира, витаминов и прочего? Ты и опомниться не успеешь, а люди уже начнут извлекать из огурцов солнечные лучи.
Мария приняла озадаченный вид.
Профессор перестал прохаживаться и присел на плаху.
– Ты знаешь, – сказал он, – на мой взгляд, насмешки доктора Свифта над Лапутой не делают чести его уму. По-моему, высмеивать людей лишь за то, что они привыкли думать, это ошибка. В нашем мире на одного думающего человека приходится девяносто тысяч таких, которые думать совсем не хотят, вот они-то и ненавидят думающего пуще всякой отравы. Даже если некоторые мыслители кажутс нам странноватыми, потешаться над ними не стоит. Все же лучше обдумывать огурец, чем не думать совсем.
– Но…
– Понимаешь, Мария, нашим миром правят люди «практические»: то есть те, которые думать не умеют, – никто их этому никогда не учил, да им и не хочется. Куда проще врать, лупить кулаком по кафедре, мошенничать, дурить избирателей, убивать – в общем, заниматься практической политикой. Так что, когда к ним вдруг приходит мыслящий человек, чтобы объяснить, в чем они не правы и как это выправить, им приходится изобретать что-то такое, что позволит забросать его грязью, потому что они и власти боятся лишиться, и боятся, что придется хоть что-то делать по справедливости. Поэтому они хором начинают визжать, что советы мыслителя – это «визионерство», что они «неосуществимы на практике», и что «все только в теории гладко». А уж когда им удается, играя словами, опоганить принесенную мыслителем крупицу истины, – вот тут можно, не торопясь, на досуге, заняться очернением самого мыслителя, после чего они вольны, как прежде, предаваться войнам и сеять бедствия, являющиеся неизменными следствиями практической политики. Я не думаю, что мыслящему человеку вроде доктора Свифта следовало, высмеивая мыслителей, помогать практическим политикам, даже если он намеревался высмеять только мыслителей глупых. И должен сказать, время отомстило Декану. Те самые изобретения, над которыми он так потешался, в конце концов оказались совершенно реальными.
