Когда Химей ощутила, что едва способна удерживать накопленную силу, то сделала резкий выпад, ткнув концом посоха в Гнилогрязь. Гнилогрязь лопнула с противным звуком, а ее частицы, разлетаясь по воздуху, становились струйкам зеленоватого дыма. Слизняки так же либо растворились в воздухе, либо попадали на пол и пытались расползтись по углам. Юми поморщилась от неприятного запаха, оставшегося от Гнилогрязи, помахала рядом с носом рукой, очищая воздух и старательно попрыгала на слизнях, передавив их всех до одного.
С чувством выполненного долга она вздернула нос и отправилась в обратный путь. У нее много работы — предстояло исследовать еще массу Сдвигов. Но перед этим нужно обязательно зайти в свою комнату и захватить лампу.
***
Мольвири зябко поежилась. В последнюю пару недель она себя чувствовала не слишком хорошо. Не все время подряд и не каждый день. Чаще всего недомогание она ощущала утром, через два-три часа после рассвета, и вечером, на закате дня. Вечером было хуже всего. У нее возникало странное чувство, как будто она — уже не она, а кто-то другой, что она совершенно лишена сил и даже отстранена от собственного тела. Как будто бы все происходит вне ее воли, как будто бы мироздание находится с одной стороны, она с другой, а посередине — толстое прозрачное стекло, через которое не достучаться и не пробиться. Когда это начиналось, она просто лежала на кровати, без сил и эмоций, ничего не делая, ожидая, пока недомогание пройдет.
— Что-то ты хандришь, — сказал ей Эдрик как-то раз, заметив ее состояние. — Что с тобой?
Он прилег на кровать у ее ног и нежно провел рукой по ее голени. Пощекотал ступню. Мольвири легонько пнула его — ей было неприятно. Вместе с тем, она чувствовала, что недомогание отступает — то ли благодаря действиям Эдрика, то ли само собой. Она пнула его еще раз, посильнее — исключительно для того, чтобы проверить, не становится ли ей лучше от пинания любовника — но на этот раз он поймал ее ногу и поцеловал лодыжку… голень… С каждым его поцелуем Мольвири ощущала, как жизнь возвращается к ней. Человеческая составляющая ее естества усилилась, божественное восприятие стало слабее, простые эмоции заслонили ощущение одиночества и растворения в пустоте.
Эдрик перебрался выше и теперь, запустив руку под платье, гладил ее бедра.
— Мне уже лучше, — улыбнулась она.
Он воспринял сказанное как требование продолжать и, расшнуровав лиф платья, помог Мольвири избавиться от него. Нижняя сорочка на ней также не задержалась. Взгляд Эдрика, вслед за его рукой, ласкал обнаженное тело — шею, грудь и плечи, живот, бедра и руки. Каждый раз его рука оказывалась все ближе к низу ее живота и иногда гладила ее там — но, не задерживаясь в этой области тела надолго, возвращалась к остальным частям тела. Всему свое время.
— Иногда мне кажется, как будто я исчезаю, — сказала Мольвири.
— Исчезает твоя сила или твоя личность растворяется в ней? — Уточнил он.
— Ни то, ни другое. Мне кажется, что я… мое сознание… отделяется от всего этого… куда-то уходит… а все остальное остается и существует само по себе. Как будто бы моему телу… моим чувствам… моей силе не нужна я и они будут продолжать существовать по инерции и дальше, даже не заметив, что меня нет.
— Они и не должны ничего замечать — это ведь всего лишь тело, чувства и сила, — Эдрик слегка пожал плечами. — Заметить что-либо можешь только ты сама.
— Ничего ты не понимаешь, — обижено пробурчала она и застонала от страсти, когда Эдрик, в наказание, сжал один ее сосок своими губами, а другой — пальцами правой руки.
Эдрик ласкал ее грудь до тех пор, пока она не отстранила его и не начала стаскивать с него верхнюю одежду.
— Ты меняешься, — сказал Эдрик, пока она расстегивала пояс на его штанах. — Твоя сила растет… или, наверное, правильнее сказать — возвращается к тебе. Может быть, то, что ты чувствуешь — это какой-то побочный эффект возвращения силы? Все равно как онемевшая конечность, которая затекла и перестала ощущаться — а теперь ты ее разминаешь, кровь снова двигается в ней, но ощущения от нее ты испытываешь не самые приятные?
— Не знаю. Может быть, — она спихнула на пол его штаны. Тяжелая застежка пояса громко лязгнула, стукнувшись о доски. — Я не чувствую ни боли, никаки неприятных ощущений… То есть, мне, конечно, не нравится, что я ни на что не влияю, но это я сейчас так вижу, а когда это происходит, то я просто ничего не чувствую…
— Тебе лишь кажется, что ты ни на что не влия… ешь… — Эдрик сжал губы и застонал, когда она занялась его членом. Разговоры на отвлеченные темы прекратились, остались лишь поцелуи, ласки и прикосновения, стоны и движения тел в одном ритме.
Позже, когда они, уставшие, лежали рядом, Эдрик сказал:
— Замок Фальне захватили пираты.
Мольвири помнила усатого барона Фальне, приезжавшего в Айдеф три недели назад. Барон, бывший вассалом герцога Гэйбара, и сам был не прочь попиратствовать при случае. Было забавно наблюдать их разговор с герцогом: Гэйбар требовал, чтобы барон перестал нарушать закон, но барон оправдывался так наивно и вместе с тем — остроумно, что заставил смеяться всех присутствующих, включая ненавидевшую морской разбой герцогиню, и в результате его не стали наказывать, а лишь пожурили и простили.
— Поговаривают, что он что-то не поделил со своими дружками, — продолжал Эдрик. — Утаил часть добычи или что-то вроде этого, и когда об обмане стало известно, они решили его наказать. Два вольных капитана с острова Энгеу — отчаянные, говорят, ребята.
— И что будет с бароном теперь? — Спросила Мольвири.
— Барон, скорее всего, уже мертв, — ответил Эдрик.
— А его придворные?
— Часть разделит участь барона, другую ограбят, но, может быть, пощадят.
— А другие люди на его земле?
— Полагаю, молодых женщин и мужчин заберут в рабство, прочих оставят в покое и уплывут восвояси.
— Это ужасно, — тихо сказала богиня. — Зачем вы делаете друг с другом такие вещи?
— Ты знаешь ответ, — произнес Эдрик. — Такова природа людей. В нашей… — Он вспомнил о том, что уже около десяти лет не принадлежит к роду людей и поправился:
— В их природе есть добро, но есть и зло.
— Иногда я думаю о том, что смешение добра и зла — это хуже, чем просто зло.
Эдрик не сразу ответил. В ее словах что-то было…
— Возможно, все дело в том, как их смешивать.
— Я не понимаю, как можно совмещать ненависть и любовь, жестокость и милосердие, трусость и благородство. Что-то всегда будет ложным, а что-то истинным. То есть, если на душе образуется накипь из злобы, а внутри душа чиста… или наоборот, когда кто-то, кто зол и жесток, принужден изображать хорошего человека и даже сам верит в эти идеалы умом, но не сердцем… это я могу представить и понять. Но если так, хорошо бы найти точный и простой способ отделять хороших людей от плохих. Хороших, пусть даже души их осквернены, можно было бы очистить и исцелить, а плохих… отвести куда-нибудь подальше… на какой-нибудь большой остров или может быть даже в другой мир — и пусть грызут там друг друга, от перерождения к перерождению становясь все больше похожими на своих создателей, Темных Князей.
