Хоровод рос на ходу, втягивая в себя без разбору венедов, росов, кушан. И так же без разбору азартно били в ладоши и громко смеялись все стоявшие вокруг него. И никто не забывал об идущем через лес Солнце-Царе. Наоборот, плясали и смеялись, чтобы помочь ему, разбудив волшебную солнечную силу среди мрака волчьей ночи. Венеды пляшут и шутят даже на похоронах не потому, что не скорбят об умершем, а затем, чтобы отогнать силы мрака и смерти.
Ардагаст медленно пробирался тёмным заснеженным лесом. Поначалу, когда отблески костра рассеивали мрак, а сзади доносилась музыка, хлопанье, смех, идти было нетрудно и даже весело. Огонь в чаше и оружие у пояса внушали уверенность в своих силах. Но вскоре весёлый шум праздника остался позади, нагнанные внезапно поднявшимся ветром тучи скрыли луну, и непроглядная тьма обступила путника со всех сторон. Золотистое пламя в чаше рассеивало мрак не далее чем на вытянутую руку и показывало направление на Чаплин, но не дорогу к нему. А прямой дороги туда через лес и не было. Звериные тропы то и дело уводили куда-то в сторону, буреломы и густые заросли преграждали путь. Приходилось всякий раз решать: обходить или перебираться? А он ведь не только не бывал раньше в этом лесу, но и самого Чаплина не видел и представлял его только по рассказам дреговичей. Оставалось лишь надеяться, что волшебная сила Колаксаевой чаши выведет его к волчьей столице, а не к какому-нибудь другому городку из тех, что стоят над Днепром на каждом мысу.
А тьма в лесу не была ни мёртвой, ни безразличной к пришельцу. Безлиственные ветви тянулись навстречу из мрака, царапали в кровь лицо — успевай только глаза беречь, рвали одежду, обрывали золотые бляшки. Ноги проваливались в глубокий снег, запинались о корни. Из темноты то и дело слышались шорохи, вой, рёв, вспыхивали и снова гасли чьи-то глаза. Привычным ухом венеда Ардагаст различал: вот прошёл вепрь, вот зубр или тур, а вот человек — или чёрт, упырь, леший? Хоть бы успеть до рассвета выйти к Чаплину... Чтобы сократить путь, Ардагаст вынул меч и стал рубить слишком густые ветви и кустарник.
Вдруг прямо перед ним встали два огромных ствола, вверху сраставшиеся в один. Над головой нависали могучие ветви, похожие на руки с растопыренными пальцами. Ардагаст поднял меч, чтобы прорубить кустарник, густо растущий за двумя стволами. И тут вдруг ветви-руки ожили, обхватили его с боков и разом потянули на высоту в три человеческих роста. Его руки были тесно прижаты к бокам, но он не выпустил ни меча, ни чаши. Перед его глазами появилось огромное дупло. Над дуплом горели два больших красных глаза, а в черноте дупла белели два ряда мощных белых зубов. Леший! Только вместо косматой шкуры у лесного хозяина серо-зелёная, похожая на древесную кору кожа.
Правое предплечье ещё свободно. Вонзить меч в руку великану? А если тот, обозлившись, раздавит ему кости или швырнёт оземь с высоты? И Ардагаст, пробормотав «Спаси, Даждьбог светлый!», направил свет чаши прямо в красные глаза лешего. Пламя вдруг полыхнуло так, что исполин, забыв о своём пленнике, прикрыл глаза громадной лапой. Ардагаст стремительно полетел вниз, выронил меч, попытался ухватиться за ветку, но та сломалась, лишь задержав его падение. Разрывая в клочья одежду, царь упал в кусты. Рядом из снега торчал меч. Чаша, по-прежнему полыхая золотым огнём, отлетела в сторону. И тут над ней нависла громадная, как комель ствола, стопа лешего. Скаля зубы и злобно урча, великан прикидывал: раздавить золотой огонёк или человека?
Превозмогая боль, пронзившую всё тело, Ардагаст вскочил, молнией бросился вперёд, схватил обеими руками меч и изо всех сил ударил по огромной ноге. В тот же миг из чаши вырвался столб огня и ударил в подошву великану. Запахло горелым мясом. Громогласно взвыв, исполин упал на спину. Мгновение спустя на снегу лежал, держась рукой за стопу и жалобно скуля, мужичонка в серо-зелёном кафтане. Царь занёс над ним меч.
— Ой! Пощади меня, грозный царь Ардагаст, богом Велесом молю! О-ой, больно-то как!
— А, так ты меня знаешь!
— Ой! Тебя весь лес знает. Да разве я посмел бы, если бы сам хозяин лесной не велел?
— Какой ещё хозяин в лесу над лешим? Нечистый?
— Да нет, светлый! Солнце наше ночное!
От кого, но от Велеса Зореславич вражды не ожидал.
— Он сам велел или передал через кого?
— Передал. Через Шумилу Медведича.
— Вот оно что! — облегчённо рассмеялся Ардагаст. — Если этот урод брехливый ещё посмеет тебе что передавать, встань в полный рост да двинь его ногой так, чтобы за Днепр улетел либо в лепёшку расшибся.
— Ой! Не скоро я теперь смогу в полный рост подниматься, да и ногой двигать. Чтоб я ещё когда полумедведям этим поверил!
Постанывая и держась за деревья, лешак похромал вглубь чащи. Ардагаст обессиленно опустился на снег, ощупал себя. Хорошо, хоть у самого кости целы. Значит, нужно идти дальше.
На поляне праздник шёл своим чередом. Пляска окончилась, князья и воеводы отошли к своим шатрам, а русальцы теперь обходили их по очереди и пели коляды, каждому особую. Весёлые и хитрые колядники знали, кому пожелать овец как звёзд на небе, кому табун коней вороных под золотыми сёдлами, кому полей широких снопов как частого дождика, кому трёх золотых кубков — зелена вина, красного вина и хмельного мёда. А вот Андаку спели про то, как он, славный хозяин, орлами пашет, стрелой сеет, луком волочит и у богов просит жита густого, колосистого. Многие воины смеялись, зная, что среди росов род Саута больше всех презирает хлебопашество и любит набеги. Потом восхваляли Саузард: и ходит она, как месяц выходит, и сияет, как золото, от дорогих подарков мужа, и красива так, что у окна лучше не сажать — украдут вместо девицы. Тут уж со смеху покатилось всё войско. А колядники ещё и спели про худые времена, грешные: брат на брата меч поднимает, сестра на сестру чары готовит.
Царевне, слушавшей всё это, оставалось только губы кусать от злости, а потом ещё и щедро одарить русальцев. Даже она знала: не уважишь колядников, они тебе совсем другое пропоют, все беды на семью и хозяйство накличут, и Солнце их, своих воинов, услышит.
Но вот русальцы, обойдя всех вождей, снова собрались у костра. Начался главный обряд. Под звуки бубна и волынки, украшенной козьей головой, и выкрики: «Го-го-го, козонька! Го-го-го, белая!» — плясал ряженный козою Неждан, а на него наступали волк, медведь и старик с луком. За ними топтались кузнец с солдатом. Теперь уже никто не смеялся. Все ведали: эта золоторогая белая коза — сама Лада, что в глухую, холодную ночь должна родить Солнце. А за ней охотятся Чернобог-Мороз и его слуги, хотят убить её, чтобы вечной стала волчья ночь, чтобы не наступили ни утро, ни весна.
