— Сюда, — показал де Лонгвиль, и Эрик вдруг сообразил, что впервые за два дня он говорит нормальным голосом.
Они вошли в большую комнату, где стояли шесть чанов с горячей водой, каждый в рост человека. Дверь за ними закрылась, и Эрик услышал, как снаружи лязгнул засов. Стражники разомкнули кандалы, и капрал приказал:
— Снимайте ваше тряпье!
Бигго начал было стаскивать с шеи веревку, но де Лонгвиль заорал:
— Свинья, не смей ее трогать! Вы — покойники, и веревки не дадут вам об этом забыть. Снимайте все остальное!
Заключенные разделись, и мальчик-слуга собрал их одежду.
— На вас желают взглянуть важные персоны, — сказал де Лонгвиль, — и я не могу позволить, чтобы вы провоняли им весь дворец. Мне-то наплевать, я низкорожденный, как и вы, свиньи, и не привык нежничать, но другие к этому непривычны. — Он махнул рукой, и мальчики в ливреях, похватав ведра, без предупреждения окатили горячей мыльной водой Бигго и Билли, а потом побежали к чанам за новой порцией. — Мойтесь! — скомандовал де Лонгвиль. — Я хочу, чтобы вы были чистыми, как младенцы!
После того как заключенные соскребли с себя недельный слой грязи, им смазали волосы мазью от вшей, такой едкой, что Эрику показалось, что он прямо сейчас облысеет. Но этого не случилось, и когда с мытьем было покончено, Эрик почувствовал себя так, словно и вправду заново родился. Таким чистым он не был с того вечера накануне убийства Стефана.
Он взглянул на Ру, и тот в ответ кивнул ему и даже выдавил из себя жалкое подобие своей прежней улыбки. Вода капала с мокрой петли у него на шее, он дрожал и обхватил себя руками, чтобы согреться. На теле у Ру почти не было волос, и Эрик поразился, до чего он похож на ребенка.
Заключенным принесли одежду — простые серые рубашки и такие же штаны, а Эрику, как и остальным, у кого была обувь, ее вернули. Бигго и Билли ходили босыми.
Они построились, и де Лонгвиль придирчиво осмотрел каждого.
— Вам разрешается на некоторое время снять кандалы: у тех, кому вас покажут, тонкая натура, им будет не по себе от звона и вида цепей. Но сначала у меня есть к вам кое-какое дело, — сказал он.
Капрал отвел их в маленький дворик. По верху стены стояли арбалетчики, а между ними, через пять человек, — лучники с большими луками.
— Эти ребята там, наверху, — застрельщики, — сказал де Лонгвиль. — За сотню ярдов могут попасть в воробья. Они приглядят, чтобы во время предстоящего вам небольшого урока вы вели себя как полагается. — Он подал знак, и стражник протянул ему меч. — Ну что, подонки, кто-нибудь из вас знает, как этим пользоваться?
Заключенные молча переглянулись.
— Ну-ка, давай ты! — рявкнул де Лонгвиль в лицо Луи де Савоне.
— Я умею обращаться с мечом, сержант, — тихо предупредил тот.
Де Лонгвиль взял меч за лезвие и протянул его Савоне рукояткой вперед.
— Тогда договоримся так. Достань меня клинком — и выйдешь из дворца свободным человеком.
Де Савона помедлил, огляделся, и, отрицательно покачав головой, бросил меч на землю.
— Поднять! — взревел де Лонгвиль. — Когда надо будет что-нибудь положить, я тебе прикажу! Бери этот меч и нападай на меня, иначе я прикажу этому парню, — он указал на одного из застрельщиков, — насадить твой череп на метровую спицу. Понял?
— В любом случае я мертвец, — пожал плечами де Савона.
Де Лонгвиль подошел вплотную к высокому родезанцу:
— Ты что, мне не веришь? — заорал он. — Я сказал, что если убьешь меня, станешь свободным человеком! — Де Савона ничего не ответил, и де Лонгвиль отвесил ему пощечину:
— Ты называешь меня лжецом?
Луи стремительно нагнулся, схватил меч, и, выпрямляясь, сделал выпад. Но де Лонгвиль с легкостью парировал, и внезапно Савона оказался на коленях, а де Лонгвиль — у него за спиной, туго затянув на шее у родезанца петлю. Луи хрипел, стараясь набрать побольше воздуха, а де Лонгвиль тем временем говорил:
— Я хочу, чтобы вы твердо усвоили: любой человек, которого вы встретите с этого момента, лучше вас. Каждый может обезоружить вас, словно детишек. Каждый побывал во многих боях, и каждый имеет право любому из вас перерезать глотку, задушить, затоптать до смерти и вообще убить любым понравившимся ему способом, если вы вздумаете хотя бы пукнуть без моего разрешения. Ясно?
Заключенные что-то невнятно забормотали, и он проорал:
— Не слышу! — Де Савона начал багроветь. — Если он сдохнет до того, как я вас услышу, вас всех повесят.
— Да, сержант де Лонгвиль! — крикнули заключенные, и де Лонгвиль ослабил петлю. Родезанец рухнул в песок и с минуту лежал, жадно глотая воздух. Потом он встал и, пошатываясь, занял свое место в строю.
— Помните, каждый человек, которого вы встретите с этой минуты, — ваш командир.
Де Лонгвиль отдал приказ, и капрал повел заключенных обратно во дворец, во внутренние покои. Их привели в небольшую комнату, и там они увидели принца Крондорского, герцога Джеймса, а еще — ту странную женщину, которая приходила в тюрьму, и нескольких придворных.
У женщины была напряженная поза, словно ей было неприятно здесь находиться; она поочередно вгляделась в лица заключенных и чуть заметно вздрогнула, когда смотрела на Шо Пи. Казалось, между ними возникла немая связь. Наконец она повернулась к лорду Джеймсу и сказала:
— Думаю, эти люди сделают то, что вам нужно, сир. Я могу быть свободна?
— Я понимаю, как это для вас тяжело, миледи, и я вам очень признателен, — сказал принц Крондорский. — Вы можете удалиться.
Герцог быстро прошептал что-то женщине, она кивнула и вышла.
— Сир, мертвецы доставлены, — сказал де Лонгвиль.
— Бобби, вы затеяли это с согласия моего отца, но что до меня, то я до сих пор сомневаюсь… — сказал принц.
— Ники, ты просто не видел, на что способны эти змеи, — сказал лорд Джеймс. — Ты был в море, когда Кэлис и Бобби предложили свой план, и Арута с ним согласился. И ты бы до сих пор плавал, если бы не умер твой отец. Ни на миг не сомневайся, это действительно необходимо.
Принц сел и, вертя в руках браслет — символ власти, — принялся внимательно разглядывать заключенных. Они молча ждали. Принц изучал их довольно долго и наконец спросил:
— Неужели это действительно было необходимо?
— Да, — ответил лорд Джеймс. — Каждый из них с легкостью солгал бы, что готов служить верой и правдой. Когда у тебя из-под ног выбивают ящик, ты родную мать продашь. Но из всех осужденных на смерть этим шестерым можно больше всего доверять.
Никлас еще раз вгляделся в лица заключенных:
— Я по-прежнему не вижу необходимости в этом спектакле на эшафоте. Это было излишне жестоко.
— Прошу прощения, сир, но теперь эти люди официально мертвы. И я достаточно хорошо вбил им это в головы. Они знают, что мы можем привести приговор в исполнение в любую минуту, и отчаянно хотят остаться в живых, — сказал де Лонгвиль.
