Я невольно улыбнулась, вспомнив «обидишь мою девочку — прокляну так, что ни одна ведьма не поможет».
— Значит, она для меня стала матерью? Мне надо делать, как она? Но ты же говорил…
— Ты очень много твердила мне о традициях, ведьма. Но ничего не знаешь про то, как они появились. Дар ведьмы передаётся по праву крови, от матери к дочери. Так сохранялась и приумножалась сила рода и сила дара, так передавались и приумножались знания. Здоровое дерево даёт обильные урожаи. Но когда дереву обрубают ветви — оно истощается и однажды умирает. После Битвы богов ведьмы встали на защиту людей от демонов и прочих тварей, выживших после битвы. Ведьмы погибали в сражениях, а их дети, если выживали, оставались необученными сиротами, чей дар не помогал людям, а вредил. Это породило ненависть среди простых людей, во многом утерявших свой дар. Детей с тёмным даром начали преследовать и убивать, а их отцов клеймили и изгоняли из деревень и городов. Тогда ведьмы решили поступать иначе. Ради безопасности близких и сохранения дара они отказались от мужей и семьи, и стали отдавать своих детей на воспитание чужим людям. А чтобы ребёнка не убили и не обижали за ведьмовскую кровь — оставляли ещё и деньги. Когда у ребёнка прорезался дар — его забирала в обучение любая ведьма, оказавшаяся поблизости, и учила тому, что умела сама, невзирая на способности ученика. Но отрезанная ветвь плохо приживается на чужом дереве. Ребёнок, не знающий своих корней и своих предков, вырастал слабее, чем мог бы. Дар мельчал. Знания терялись. Демоны были побеждены, но традиция уже прижилась и осталась. Так вырождались сила и магия. Ради сиюминутной выгоды ведьмы отказались от поддержки своего рода, но в итоге сделали только хуже. Это традиции, которые ты так ценишь и защищаешь. Твоя Холисса учила тебя быть ведьмой, как учили её. И ты шла по её стопам, пыталась ей во всём подражать, имея совсем другой дар. Вспомни, куда это тебя привело, ведьма.
Я молча глотала горькие слёзы. Мне и так было скверно от всего услышанного, а от последних слов я и вовсе вздрогнула, невольно обняв себя руками. Помню. Очень хорошо помню все его «не по своей судьбе идёшь»…
Срезанная ветвь плохо приживается на чужом дереве… И в самом деле — плохо. За примером даже ходить далеко не надо, вот она я, ведьма не любовной магии…
Магия вырождается…
«Сколько у вас наделов?»
Двенадцать. Или тринадцать. Было до того, как появилась Вахала. А теперь ещё меньше. И если я не остановлю эту каргу, то она всех оставшихся ведьм перебьёт. С ней даже Холисса не справится, потому что… потому что дар другой.
— И что теперь делать? — я подняла хмурый взгляд на Шута. — Предлагаешь мне начать ненавидеть Холиссу?
Джастер крутил в руках обструганную веточку и смотрел в огонь. Он не улыбался, в тёмных глазах плясали язычки костра.
— Предлагаю простить. У тебя есть настоящие родители, ведьма. Через них ты можешь наладить свою связь с родом. Это поможет тебе укрепить веру в себя и научиться доверять другим людям.
Другим людям… Доверять тебе, так бы и сказал!
— Ты предлагаешь поехать их искать? Это глупо! Я даже не знаю, где они живут и живы ли вообще!
— Нет, — он качнул головой, не сводя взгляда с огня. — Ехать никуда не нужно. Связь с родом и родителями у человека всегда в крови и в сердце. Достаточно открыть его для любви.
Открыть сердце для любви к тем, кого не знаю и не помню? Странно это.
— Я не понимаю, Джастер.
— Для начала прости свою наставницу. — Он по-прежнему не смотрел на меня. — Очисти своё сердце от того, что ты накопила, ведьма.
— И… и как мне это сделать? — не стала отпираться я.
— Очень просто. — Шут убрал недоделанную игрушку в торбу и взял лютню. — Я буду играть, а ты говори всё, что у тебя на сердце, не думая ни о чём. И не бойся. Она об этом не узнает, я не услышу. Начни со слов: а ещё я хочу тебе сказать.
— То есть я должна говорить это… тебе? Но…
Вместо ответа Джастер застучал пальцами по лютне, всё громче и громче. Струны загудели, а быстрый и ритмичный бой настолько не был похож на всё привычное, что мои возражения пропали сами собой. Вместо этого внутри поднималась какая-то тревога, словно что-то опасное приближалось, и надо было спешить…
— Если не знаешь с чего начать, говори «а ещё я хочу тебе сказать, Холисса», — мельком взглянул на меня Шут. — И держи ритм.
— А ещё я хочу тебе сказать, Холисса, — послушно и торопливо повторила я, чувствуя, что под гулкий и тревожный ритмичный бой мысли начинают куда-то исчезать, а вместо этого поднимается что-то очень глубокое, тёмное и неведомое. В следующий миг раскатистый бой заполнил собой всё вокруг. Гул струн напоминал рёв бури, тревога на душе становилась всё сильнее, а Шут не смотрел на меня, продолжая играть…
— А ещё я хочу тебе сказать… — повторила я, чувствуя, что и в самом деле хочу высказать наболевшее, и радуясь, что никто меня не услышит. — Я хочу тебе сказать… Зачем ты это сделала, Холисса⁈ Зачем ты так поступила со мной⁈ Зачем⁈…
Я бы не смогла сказать, сколько длилось это безумие. Ритмичный гулкий грохот держал меня в напряжении. Я кричала, рыдала, обвиняла, жаловалась, вспоминала детские обиды и радости, просила прощения…
Дважды Джастер вырывал меня из этого безумия, протягивая чашку с водой, и снова возвращал назад, давая выплеснуть всё, что мне так давно хотелось сказать…
А затем в какой-то момент тревожная гроза сменилась плавной и нежной мелодией, уносящей тревоги и ласкающей душу.
— Обними себя за плечи, Янига, — мягко сказал Шут, — как если бы она обнимала тебя. Почувствуй любовь к ней в своём сердце.
Я обняла себя за плечи и покачивалась из стороны в сторону, чувствуя не любовь, а внезапную усталость и опустошение. Что-то во мне очень сильно изменилось. А Джастер перебирал струны и тихо напевал странную песню:
— Верните каждому своё, отдайте каждому своё, пусть все идут своим путём, приобретя утраты…
Верните каждому своё… Пусть все идут своим путём…
Грустно такое слышать, и в то же время… это было правильно. Каждый должен думать о своей судьбе и идти своим путём.
Джастер молча играл, а я не осмеливалась нарушить эту тишину и внутреннее удивительное ощущение внезапной пустоты. Эта пустота не пугала, наоборот, у меня было чувство, что я избавилась от чего-то давно ненужного, и внутри сразу стало просторно и легче дышать…
Я не заметила, как Шут перестал играть и просто сидел, глядя на огонь. Мне очень хотелось подойти и сесть рядом, но я не осмелилась на это.
— Джастер… — негромко окликнула я его. — А ты… Ты любишь своих родителей?
Струны под пальцами Шута жалобно звякнули.
— У меня нет родителей, ведьма. Говорил уже. — Он холодно и мрачно взглянул на меня. — И дома у меня тоже нет. Я наёмник и бродяга. Доброй ночи, ведьма.
С этими словами он поднялся и пошёл туда, где спал Игвиль. Мне оставалось только смотреть, как Джастер уселся на краю обрыва, а затем ветер донёс музыку.
Быстрая, неровная мелодия напоминала бегущий по камням ручей. Я обняла колени руками и смотрела на тёмный силуэт, заметный на фоне неба только потому, что он закрыл собой звёзды. Лишь долетавшие звуки музыки да Игвиль, разделявший с хозяином его одиночество, показывали, что Джастер ещё здесь.
Меня разбудил холод. Костёр погас, а я поняла, что так и уснула возле него, убаюканная мелодиями Шута. Оглядевшись в темноте в поисках Джастера, я не сразу поняла, что в шум прибоя по-прежнему вплетается музыка. Совсем не похожая ни на что, прежде слышанное мной, словно играло множество разных инструментов. Даже не думала, что лютня может издавать такие звуки.
Я посмотрела в сторону обрыва и тихо ахнула. В небе, там, где оно встречалось с морем, словно текла звёздная река. Выше неё, среди крупных, бесчисленных звёзд сиял месяц. И мне вдруг показалось, что это сама Датри ласково улыбается музыканту, играющему на обрыве.
Нет родителей и нет дома… Поэтому так и живёт, один, без семьи и без друзей. Надеясь только сам на себя и не доверяя никому, кроме…
