Меня не интересовал разговор внутри кабинета, я почти не прислушивался, кутаясь в одеяло и стойко борясь со сном, но кое‑что долетало и невольно запоминалось. Меня почему‑то нельзя было оставить в старой комнате, и для меня надо найти новое место. Но… у взрослых, как оказалось, тоже множество страхов и запретов. Нельзя переставить мою кровать к старшей группе — 'Он там всех поубивает!'. Интересно, кто такой страшный 'Он'? Нельзя разместить в библиотеке — 'Вера Сергеевна расскажет мужу!'. В коридоре — 'Там холодно'. В медпункте — 'Нельзя прерывать тренировки!'. Или даже тут, в кабинете директора — 'Ты смеешься? У меня посетители, мне как работать?!'. Брать к себе домой нянечка так же отказалась — несомненно, к счастью. Постепенно, перебирая помещения и имена, взрослые остановились на комнате сторожа и неожиданно замолчали. Вся сонная дымка мгновенно исчезла, сменившись ощущением ледяного крошева по спине. Только не туда!
Сторож — страшный человек. Это вам любой скажет. А еще у него шрам через все лицо, вместо ноги — костыль и одна рука к телу привязана! А еще он злобный, камни кидает так, что ровнехонько между лопаток залетает, ни сбежать, ни укрыться! Еще говорят, что он детей ест. И кошек. И собак. Вот к такому человеку меня вели. Вернее, я изображал шаг, буксируемый нянечкой по коридору — то есть, вяло перебирал ногами, пока мое тело волокли к неминуемой гибели.
Логово людоеда выглядело уютно — наверное, еще и оттого, что самого хозяина не было, а в воздухе плыл аромат мятного чая. Обычная обстановка с двумя кроватями с примкнутыми тумбами вдоль стен и столом возле окна. Точно такая же, как в медблоке. На столе парила дымком двухлитровая банка с заваркой, укрытая белой крышкой. Лежала развернутая газета с фотографиями незнакомых, красивых людей. На подоконнике сиротливо ютился кипятильник, смотанный шнуром вдоль и пополам. Больше взгляду не за что было цепляться. Даже по виду кроватей не определить, какая принадлежит сторожу — все одинаково убраны, с аккуратно взбитыми подушками.
— Устраивайся там, — приказала няня, кивнув в сторону дальней от двери постели.
Сказку про Машеньку и медведей нам уже читали, так что я постарался совершить как можно меньше повреждений, устроившись на самом крае кровати, да еще завернулся тем, что принес с собой. Няня только головой покачала и бухнулось прямо на взбитое чудо подушки. Ну и ладно, если что — ее он съест первой.
К приходу главного медведя, зубы уже выстукивали нестройный ритм — во — первых, страшно, во — вторых стена холодная и я изрядно замерз, а пошевелиться еще страшнее.
Неслышно распахнулась створка, впуская главный кошмар окрестных земель — широченного, высоченного, с мордой жуткой и черной тростью в руке, он оскалился в тридцать два здоровенных клыка и прогудел низким голосом, сотрясая стены и пол. Или это я дрожал?
— Машка, опаздываешь, — укоризненно покачал головой сторож, потянувшись здоровой рукой к пряжке пояса.
'Бить будет!' — пронеслось в голове, сам я дернулся, невольно скрипнув пружиной.
Рука сторожа остановилась.
— Это кто? — Подозрительно глянул на меня своими жуткими глазищами.
— Это Максим. Главная приказала разместить у тебя, на время. — встала ему навстречу няня, храбро удерживая монстра за плечи.
— С какой это стати? — В голосе не слышалось ни нотки добродушия.
— Дерется сильно, буйный. Если разозлить, — тут же поправилась, поймав недобрый взгляд. — Нельзя ему оставаться в палате — еще покалечит кого или самого задушат. К старшим, сам понимаешь, тоже никак.
— А мне‑то он зачем? — грубо оборвал ее сторож.
— Денег прибавят, за присмотр. Тем более, ты ночью все равно не спишь. — Мне показалось, или она погладила его по плечу?
— Тебе теперь где 'не спать'? — прижал он ее к себе — ненадолго, руку тут же скинули и отшатнулись в сторону.
— Коль, не при ребенке же! Найдем. В спортзале, на матах мягеньких. Придешь? — Вильнула она своими телесами, умудрившись потереться о страшилу бедром.
— Дай хоть познакомлюсь с постояльцем, — хекнул тот довольно, выпроваживая няню из комнаты.
— Жду! — Мурлыкнуло из коридора.
А я и не знал, что у нее может быть такой голос — отличный от скрежета несмазанных дверных петель или кота, которому наступили на хвост. Мы, помню, как‑то специально ловили и проверяли…
— Дрался, говорят? — Выдернул из размышлений сторож, уже разместившийся на кровати напротив, поближе к столу. Трость небрежно лежала по правую его руку — мне никак не добраться.
Я замотал головой.
— Били меня, — буркнул, глядя исподлобья.
— Много их было? — мужик аккуратно перелил чай из емкости в миниатюрную чашечку, словно по волшебству выуженную из‑под столешницы.
— Не знаю, не видел.
Тот поставил рядом вторую и вопросительно посмотрел на меня.
— Они голову пледом накрыли и толпой навалились, — выдал я, алчно поглядывая на раскрашенную в синий орнамент эмалевую чашку.
— О как, интересно. А дальше? — тот, вместо чая, закинул в чашечку три кубика сахара, сильно подняв ставки. — Что‑то ты целый слишком.
— Не знаю я, — шмыгнул, не желая обманывать. Да я и сам толком не понимал, что случилось. — Их ударило чем‑то.
— Да ну? — сторож выцепил один кубик из моей кружки и кинул в свою.
— Честно! — воскликнул я, не желая терять сладость. — Оно само вышло, мне дышать не давали.
— То есть? — Острый взгляд серых, выжженных глаз, вцепился в меня, не давая дышать.
— Сверкнуло и дым пошел, а потом как после грозы. А ребят отбросило. И черные следы на полу. И плед дымится, — тяжело сглотнул я, сжавшись еще сильнее.
— Плед — тот самый? — указал он пальцем на серо — черный лоскуток, выбивавшейся из под наволочки моего одеяла.
Я торопливо кивнул и быстро сдернул его с себя, стоило ему показать характерный жест.
Грубые пальцы перебирали прожженную ткань, цеплялись за мелкие отметины, перетирали их меж собой. Сторож оглядывал дырочки на просвет, внимательно принюхивался к огаркам и даже попробовал на язык. После чего, плед, к моему сожалению, отправился в угол комнаты. Уж лучше бы вернул — холодно.
— Семь лет, надо же. Это ж как ты их убить‑то хотел? — глубокомысленно произнес он, наклоняя банку с чаем над второй чашкой.
— Я не хотел! — возмутился я от всей души.
Сторож замер, налив совсем чуть — чуть.
— Не хотел я никого убивать! — вспыхнул я негодованием. — Страшно было и дышать хотелось. Вот и… Само оно, — буркнул, сдуваясь.
— Не хотел убить, и даже без ненависти… — Уже констатируя, кивнул своим мыслям и еле слышно добавил. — Сильная кровь.
