— Очень люблю.
— Ну, тогда иди за мной. Я недавно отыскал новый, никем не тронутый улей… Ты мне понравился. Мы, наверно, будем друзьями…
* * *
После довольно долгой для Антема ходьбы путники остановились на берегу лесного ручья, чтобы передохнуть и напиться холодной воды.
Топкие берега испещрены были следами диких коз, лосей и оленей.
— Посмотри: вот след кентавра. Он караулил лосей, но опоздал и явился к водопою, когда те уже разошлись. Видишь, как ровно и спокойно отпечатаны их копыта…
Молча, с удивлением разглядывал мальчик следы.
— Идем, Тем, не стоит из-за этого останавливаться. Тебя ведь Темом зовут?
— Да, Темом или Антемом. Но скажи мне и ты свое имя, — обратился мальчик к сатиру, переходя вместе с ним речку, вода которой казалась черной от множества лежащих на дне прошлогодних листьев.
— Мое имя Гианес, — важно ответил, вылезая на топкий берег, молодой сатир, — не правда ли, это красивое имя?
— Красивое, — согласился Антем. — А скоро мы увидим твоих медвежат?
— Скоро. Потерпи немного.
Действительно, перебравшись через заросшую лесом горную гряду, путники спустились в небольшую долину, усеянную обломками скал и поросшую мелким кустарником, из которого здесь и там поднимались молодые дубки. Почти посередине долины рос огромный развесистый дуб.
К нему-то и повел Гианес своего нового приятеля.
— Вот твоя дудка, — сказал он, вынимая из дупла небольшую деревянную, пустую внутри палочку с просверленными по бокам ее дырочками. — Под ее пение у меня пляшут дикие козы и горные лисицы. Смотри: вот как надо играть.
Послышалась нехитрая мелодия, похожая на трели какой-то маленькой лесной птички.
— Теперь пойдем смотреть медвежат.
По дороге опять сделали остановку, чтобы ограбить пчел, поселившихся в сломанном бурей дереве.
Попробовав сот, Антем почувствовал себя вознагражденным за долгий и утомительный путь.
Медвежат отыскивать не пришлось. Они сами выбежали навстречу, почуяв привлекательный для них запах меда. Мальчик увидел, как из-за обломка скалы выкатились два бурых комочка. По мере их приближения он различал мохнатые спины и головы с навострившимися большими ушами.
Оба звереныша, подбежав к сатиру, стали подниматься на задние лапы, нюхая воздух и стремясь получить скорее кусочек бело-желтого сота. Они терлись о косматые ноги, садились на землю, делали уморительные жесты лапами и, облизывая морды, умильно глядели на Гианеса. Тот смеялся, медлил и наконец сразу бросил им весь завернутый в листья мед, медленно вытекавший из своих шестигранных ячеек.
Медвежата жадно кинулись на подачку. Антем смотрел то на них, то на Гианеса, улыбка которого ему чрезвычайно нравилась и делала привлекательным безбородое лицо молодого сатира.
Звереныши пожирали мед, причмокивая и ворча друг на друга. Одного из них, вырывавшего кусок чуть не из глотки другого, Гианес легонько щелкнул веткой, тут же сорванной с дерева.
Уничтожив мед, молодые хищники жадно вылизывали широкие листья, служившие ему оберткой, и свои мохнатые лапы.
— Смотри, они сейчас будут у меня плясать, — молвил не перестававший улыбаться Гианес.
Антему казалось, что он уже полюбил своего нового друга…
Прошло две недели. Стоял такой же полдень. Окруженные козами, сидели в кустах Гианес и Антем.
Они очень подружились за это время.
— Так ты не знаешь маленькой нимфы Напэ? — спросил мальчик.
— Нет, у меня совсем нет знакомых нимф на реке Кинеисе. Есть две-три переселившихся, оттуда на Круглое Озеро, но это все большие нимфы. Я бы спросил их, где теперь живет Напэ, да они, пожалуй, мне не ответят правды. Засмеют только да еще в озере выкупают, чего доброго. Очень я не люблю, когда меня на глубоком месте окунают…
— Ах, я тоже не люблю. Под водой темно, плохо видно и очень хочется кашлять….
— А ты пробовал когда-нибудь звать из омута свою Напэ?
— Несколько раз потихоньку от старших приходил я то в полдень, то утром, раз даже в сумерки. Долго звал и кричал ее. Но никто не откликался мне из камыша. Я даже плакал на берегу, — признался немного сконфуженно мальчик.
— А ты пробовал звать ее ночью?
— Нет, ни разу. Ночью я боюсь уходить далеко от дома. Страшно очень. Ведьмы по полям бегают… Да и те же нимфы, того и гляди, к себе утащат.
— Знаешь что, пойдем вместе этой ночью. Со мной тебя никто не тронет, а то ведь, чуть что, я своему дедке пожалуюсь, тому лучше и в лес не показываться. Он у меня строгий дедка. Его сатиры боятся, а меня он любит…
— А отец у тебя есть?
— Пропал.
— Как пропал?
— Да так, пропал… Он за ланью раз погнался. Очень красивая, говорят, лань была…. Погнался, погнался, да так назад и не прибежал. Слух носился, что то не лань была, а богиня или нимфа-чародейка.
— А мать есть?
— Мать у меня в Фессалию ушла, там с каким-то сатиром живёт, у которого хвост лошадиный. Он года три тому назад приходил. И так его хвост всем нашим женщинам понравилась, что они даже грызлись между собой. У нас-то в горах хвосты маленькие, козлиные. Мать моя с ним и убежала… Так ты выходи незадолго до полуночи. Я тебя за околицей подожду; знаешь, где сады ваши начинаются, там, где столб в землю вкопан и два камня возле него… Очень-то близко я не люблю к человеческому жилью подходить.
— Ты и Гекаты призрака не боишься?
— И не видел никогда этой Гекаты. Да и что ей у нас в лесах и горах делать?..
— А зачем у тебя водяной бог свирель стащил? — спросил Антем после короткого молчания.
— Он сначала не знал, что я маленький, и думал, что я хочу сманить у него нимфу, и все грозился. А потом, когда меня увидел, перестал браниться и ласково начал звать к себе… Обещал подарить: мне раковин со дна и сказал, что позволит играть с дочерьми. Только я к нему не пошел. Он тогда рассердился… Я как-то под вечер сидел у озера в кустарнике… Смотрю, как луна из-за деревьев поднимается, и играю себе. Вдруг слышу в стороне, около устья ручья, шум и плеск. Думал, это нимфы медведя купать хотят, а тот упирается… Пополз туда. Оказалось, это кентавр в потемках перебирался через ручей по древесному стволу, да и сорвался в воду. Ругается и орет, ногу вывихнул… Тут еще один сатир случился; тоже около озера вертелся. Пока мы ему на берег вылезть помогали да ногу вправляли, звезды на небе уже много проплыли. Вернулся я к своему кусту, смотрю — нет свирели, и по росе след виден из озера и обратно. Я сейчас же понял, что это озерной старикашка приползал. Он думал, верно, что я сплю, да с досады, что ошибся, свирель мою и унес…
— Так решено, — добавил сатир после небольшого молчания, — сегодня ночью мы встретимся у большого столба.
