Эта тень на небе смотрела на нее и внутрь нее. Шарри почувствовала холодный мрак в своей душе. Ее тело словно оцепенело, и она не могла отвести взгляда, а тень все стояла и не уходила. Внезапно что-то внутри нее дрогнуло, и из чрева горы протянулась рука. На ладони стоял крошечный человечек, с огненными глазами, который корчился, кричал и взывал к ней.
Шарри вскрикнула и отвернулась. Когда она взглянула назад, окна уже не было. Все та же стена из серого камня, на ней по-прежнему горели факелы, а хозяин держал ее за плечи.
— Это не более, чем призрак, — мягко сказал он, нежно гладя ее волосы.
— Раньше я испытывал себя ночами, — добавил он больше для себя. — Но тщетно. Всякий раз они были там наверху, все Семеро и наблюдали за мной. Я видел их слишком часто, светящихся тусклым светом на фоне темного неба. Они всегда держали тех, кого я любил. Теперь я уже не смотрю. Я скрываюсь внутри и пою свои песни, а мои окна сделаны из ночного камня.
— Я чувствовала… отвращение, — она еще дрожала.
— Пойдем, — сказал он. — Наверху есть вода. Ты умоешься, и тебе станет легче. А потом я спою для тебя.
Он взял ее за руку и повел по узкой лестнице.
Пока Шарри принимала ванну, Ларен сходил за инструментом, и теперь тихонько наигрывал в спальне. Он ждал ее, когда она вернулась с головы до пят укутанная в мохнатое бежевое полотенце. Она села на кровать, расчесывала волосы и улыбалась.
И Ларен дал ей видения.
Теперь он пел о другом своем сне, в котором он был богом и заклятым врагом Семерых. Музыка билась диким и взбешенным существом, изрыгающим ужас и молнии. Перед нею расстилалась картина кровавого поля боя, на котором смертельно-бледный Ларен сражался с тенями и призраками. Кошмаров было семь. Они образовали кольцо вокруг Ларена Дорра и жалили его острыми черными пиками, а молодой бог отвечал им огнем и бурями. Но вот им удалось сокрушить его, тогда свет померк, песня стала тихой и печальной, а видения затуманились, перед глазами Шарри проходили полные сновидений века одиночества.
Едва финальные звуки растаяли в воздухе, и исчезло последнее видение, Ларен начал снова. Это была новая песня, певец знал ее не очень хорошо. Его пальцы, нервные и изящные, сбивались и возвращались к началу, его голос дрожал в некоторых местах, когда он сочинял особенно трудную фразу. И Шарри знала, почему. Эта песня была о ней, о ее поисках. О сжигающей любви и бесконечных странствиях: слово за словом, о темном обруче и бдительной страже, побеждающей когтями, подлостью и ложью. Он брал те слова, которые она говорила ему, изменял их и вплетал в песню. В комнате появились видения. В одном из них раскаленное белое солнце горело над вечным океаном и шипело в облаках пара. В другом ветхий старец, неподвластный времени, зажигал в небе радугу, чтобы прогнать тьму. Он пел о Кайдаре. И пел о нем правдиво. Он описал огонь, горевший в его глазах, и заставил Шарри поверить по-новому.
Но песня кончилась вопросом; куцый финал рассеялся в воздухе, эхо… эхо… они невольно выждали паузу, хотя оба знали, что больше ничего не будет. Пока не будет.
Шарри расплакалась.
— Мой путь, Ларен, — прошептала она. И вслед за этим: — Спасибо. Ты вернул мне Кайдара.
— Это только песня, — сказал он, пожимая плечами. — Но как давно я не пел новых песен.
Он вновь оставил ее. Она проводила его до двери, обернутая в пушистое полотенце и, прощаясь, он легко коснулся ее щеки. Шарри заперла дверь, мгновение постояла в задумчивости, а потом пошла от свечи к свече, возвращая их свет темноте своим дыханием. Она сбросила с себя полотенце и еще долго ворочалась под одеялами, томилась с открытыми глазами, пока к ней не пришел долгожданный сон.
Было еще темно, когда Шарри внезапно проснулась, сама не зная отчего. Она открыла глаза и, продолжала лежать, спокойно осматривая комнату. Вокруг ничего не изменилось, все было по-прежнему. Или изменилось?
Он сидел в кресле с деревянными ручками, с руками, сложенными на груди. Точно также он сидел тут в первый раз. Его глаза, широко открытые и неподвижные, темные и печальные, в комнате, скованной ночью. Он сидел молча.
— Ларен? — окликнула она чуть слышно, еще не вполне уверенная, что эти неясные очертания принадлежат именно ему.
— Да, — ответил он, не двигаясь. — Я уже вторую ночь смотрю на тебя, когда ты спишь. Я был здесь один так долго, что это трудно даже представить. И очень скоро я снова останусь один. Так что даже во сне твое присутствие для меня прекрасно.
— О, Ларен, — только и сказала она. Воцарилось молчание, долгая пауза, трудный молчаливый разговор. И тогда она отбросила одеяло, мужчина встал и медленно подошел к ней.
Вдвоем они видели годы, века, ушедшие и грядущие. Месяц, мгновение? Много больше.
Теперь они проводили вместе каждую ночь, и каждую ночь Ларен пел ей свои песни, а Шарри слушала их. Они говорили все ночи напролет, а днем плавали в душистой прозрачной воде, воспламененной лиловым сиянием неба. Они занимались любовью на отмелях из чудесного белого песка, и каждую минуту они говорили о любви. Но ничего в мире не остается неизменным. Как-то раз они поняли, что их время истекло. Накануне вечера того дня, который должен был стать последним, они долго бродили по лесу, где он когда-то нашел ее.
Ларен заново научился смеяться за этот месяц вдвоем с Шарри. Но теперь он снова был молчалив. Он шел медленно, крепко держа ее за руку, и его тоскливое настроение было более серое, чем шелковая рубаха, надетая на нем. Наконец, на берегу ручья с темной водой он сел и потянул ее вниз за собой. Они сняли обувь и погрузили ноги в прохладную воду. Был теплый вечер с легким переменчивым ветерком, и уже можно было услышать крики ночных птиц.
— Тебе пора идти. — Он по-прежнему держал ее за руку, избегая смотреть ей в глаза. Это был не вопрос, скорее, утверждение.
— Да, — ответила она; дух печали тоже коснулся ее, в ее голосе слышалась свинцовая тяжесть.
— Все мои миры покидали меня, Шарри, — сказал Ларен. — Я попробую, если получится, спеть тебе сейчас видение. Забавный сон о когда-то пустом мире, который наполнился нами и нашими детьми. Я ведь могу помечтать об этом. В моем мире достаточно прекрасных и удивительных тайн. Были бы только глаза, чтобы их видеть. А если ночи ужасны, что ж, мужчины всегда сталкивались с темными ночами в других мирах и во все времена. Поверь мне, я буду любить тебя, Шарри. Я постараюсь принести тебе счастье.
— Ларен… — начала она, но он остановил ее взглядом.
— Я понимаю, что могу только говорить об этом. У меня нет права. Кайдар делает тебя счастливой. И только самовлюбленный дурак, как я, может просить тебя отказаться от этого счастья, чтобы вкусить одни страдания. Кайдар весь смех и огонь, а я — серый туман, песня и грусть. Но я так долго был один, Шарри. Серое стало частью моей души, я не хочу, чтобы ты становилась печальной. Хотя…
