— Почему это?
— Потому что когда он сказал то, что сказал, Китаец тут же перестал делать то, что он собирался сделать.
— А что он собирался сделать?
— Голову тебе прострелить собирался.
Тоненьким, дрожащим голосом Джуди сказала:
— Вообще-то, я об этом знала.
Дети примолкли, чувствуя себя очень несчастными.
— Ну ладно, во всяком случае, он этого не сделал.
— Нет.
— А почему он сказал: «Не потратишься, не спохватишься»?
— Это он про твою голову.
Никки осенило вдруг истинное вдохновение, и он пояснил:
— Голос имел в виду, что мы можем на что-то сгодиться.
— На что?
— Откуда я знаю? Он хотел сказать, что живые люди полезнее мертвых.
— Но для чего полезнее-то?
— Ну, я думаю, для всего.
Помолчали.
— Ник?
— Да?
— Китаец у них второй по старшинству, и когда оказалось, что их тайну вот-вот раскроют, он спихнул нас с обрыва, надеясь, что мы погибнем, а мы не погибли, вот он и пытался застрелить нас в воде, а когда папа увидел бы, что мы исчезли, он бы решил, что мы сорвались, а когда негр нас вытащил, он, наверное, сделал это сам, без приказа, и Китаец пришел нас прикончить, и тогда Голос остановил его, и поэтому мы здесь.
— Похоже что так.
— Но что же папа про нас подумает? — простонала она. — Где он? Когда он за нами придет?
Никки чувствовал себя еще паршивее, чем сестра, но он обнял ее рукой за плечи и сказал:
— Придет, не бойся.
Джуди вдруг подскочила в постели:
— А Шутька где?
В палате Шутьки не было.
Лицо у Джуди стало совсем потерянное, она зарылась в подушку и зарыдала.
— Дверь заперта, Джуди.
Рыдание.
— Нас заперли здесь.
Еще одно.
— Они держат Шутьку где-нибудь внизу. Может, у них тут и животные есть.
— Шутька погибла.
Никки вдруг побелел, как белеют костяшки стиснутых кулаков, и сказал:
— Если Шутьку убили, я их всех тут прикончу.
Он подскочил к двери и ударил по ней.
И в бешенстве произнес самое страшное из известных ему ругательств:
— Гады, гады, гады!
— Не сквернословь.
— А вот буду. И все равно они не сделали этого.
— Чего?
— Шутька жива, — сказал он, смерив Джуди таким гневным взглядом, будто она это отрицала.
— Может быть и жива.
— Ах, Шутька, Шутька!
Несколько времени спустя, настроение у них изменилось, они испытывали скорее любопытство, чем отчаяние.
— Слушай, а кто же они, в конце концов, такие, эти люди?
— Может быть, пираты?
— Да откуда теперь возьмутся пираты, дурочка? Я, во всяком случае, не думаю, что это пираты. А ты?
— Ну, тогда гангстеры или контрабандисты.
— Интересно, какая тут может быть контрабанда, в середине Атлантики?
— Ладно, — покладисто сказала Джуди, — но все равно они тут чемто незаконным занимаются. В конце концов, они расхаживают с пистолетами и сбрасывают с обрыва людей, это как-то не похоже на родительское собрание, верно?
— А может они инопланетяне или какие-нибудь летающие колдуны?
— Да чушь это все.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
— Джуди у нас все знает.
— Детские сказки — вся эта твоя научная фантастика.
— Джуди все знает. Джуди…
Они как раз намеревались поцапаться на эту тему, когда дверь беззвучно отворилась, обнаружив улыбающегося мужчину с сервировочным столиком.
Мужчина был загорел, лыс, и на округлом лице его светилась очаровательная улыбка (зубы вставные). Мелодичным голосом он объявил:
— Доброго утречка, детки. Как насчет ням-ням?
Дети возмущенно уставились на него, ибо по их меркам «детки»и «нямнм» были едва ли не хуже стреляющего Китайца. Если бы этому мужчине да нацепить ватные усы, из него получился бы отличнейший Санта Клаус. Голосок у него был, как у кукушки, но вроде бы добрый.
Светским тоном Джуди произнесла:
— Заходите.
Неестественность его голоса заставила и ее вести себя неестественно.
— С добрым утром.
— Доброго утречка, голубки, — сказал он. — Доброго утречка, милые крошки. Наилучшего утречка желает вам Бравый Бен Бакштаг.
— Кто?
— Кто как не я, детки, — так тут зовут старого Весельчагу.
Никки решил опустить предисловия и требовательно спросил:
— Где Шутька?
— А не будет ли ваша честь так благолюбезна открыть мне, кто она, эта Шутька, и где этой Шутьке положено быть?
— Где наша собака?
— О, это есть вопрос.
Никки побелел и попросил:
— Пожалуйста, ответьте мне немедленно, где она?
— Ага! — сказал Бравый Бен Бакштаг или Весельчага, или кто бы он ни был. — А теперь, детки, послушайте-ка меня, старого турка! Что мы здесь имеем? Мы имеем тосты-посты, столь возбуждающие юный аппетит, а на этом блюде — с правого борта — яичница с беконом и со шкварками из наилучшей консервной банки. Право, вы могли бы сказать, что такого и царь не едал, когда у нас побывал, и все это приготовил вам ласковый Бонио или Джек Утешитель, как называют его сотрапезники.
— Где Шутька?
— А вот и мармеладик…
— Наша собака…
— Ах, это жестокий вопрос, — ответил ласковый Бонио, приобретший вдруг австралийский акцент, и кланяясь, и потирая мягкие ручки, кивая, приседая и расточая улыбки, отступил назад, в коридор.
Дверь за собой он запер.
— Скотина!
— Может, ему не велели нам говорить?
— А может, он и сам не хотел.
— Если кто-нибудь убивает твою собаку, так он потом всегда говорит, будто отдал или продал ее, или отослал в один хороший дом, вообще выдумывает какое-нибудь гнусное вранье в этом роде.
— Не стоит об этом, Джуди. Мы же не знаем, мертва она или жива. Может быть, эти, в комбинезонах взяли ее к себе. Моряки и всякие такие люди любят держать разных зверушек. Я вот точно знаю, что на лайнерах запрещается держать собаку в каюте, и она живет внизу, у мясника какого-нибудь, и он за ней присматривает.
— Она там, наверное, мучается.
— Если бы нам удалось выбраться из палаты, — воскликнул Никки. — Поспорить готов, что яхта до сих пор здесь, и все нас ищут. Они не ушли бы, не попытавшись нас отыскать. Должен же быть какой-то способ дать им знать о себе. Хоть бы окно здесь было!
— А как по-твоему, нельзя попытаться подкупить этого Бонио или как его там?
— Чем это, интересно?
— Ну, мы могли бы пообещать, что папа ему заплатит.
— Тогда уж не папа, а дядя Пьерпойнт, у папы и денег-то нет никаких.
— Дядя Пьерпойнт мог бы заплатить ему долларами. Доллары в Англии ценятся.
— Пожалуй, стоит попробовать.
— Давай ему скажем, что ты маркиз, вдруг это поможет.
Немного погодя, он спросил:
— Джу, а кто его подкупать-то будет, ты? Я, вроде, не знаю, как это делается.
— Я.
