И все же мысль о том, как он проведет следующие несколько часов, пугала его. И еще больше страшило принца неминуемое столкновение с сановниками, которые ожидали у опочивальни умирающего короля.
Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего.
Откровение 3:11
В трех часах езды от Ремута, в монастырском садике семинарии Arx Fidei царила тишина и покой. Здесь было так же жарко и душно, как и в столице, но у принца Халдейна, который нашел здесь убежище, имелось меньше причин для беспокойства, чем у Алроя и Райса-Майкла. Согласно монастырскому уставу после заутрени, основной ночной мессы, вся братия расходилась по своим кельям, и один только Джаван спустился в сад вместо того, чтобы вернуться к себе.
Он присел на гранитный парапет, окружавший пруд, где разводили карпов, — якобы для медитации. Это была одна из тех немногих привилегий, что он выторговал себе за два года пребывания в монастыре: наслаждаться в саду одиночеством, когда все аббатство спит. Добиться подобного снисхождения от строгого отца Халекса оказалось очень непросто, поскольку аббат не одобрял ни малейших отступлений от суровой дисциплины Custodes Fidei. От семинаристов здесь требовали полного и абсолютного подчинения.
По счастью, Джаван был необычным послушником. Хотя формально статус его был тот же, что и у прочих младших клириков, он все же являлся принцем крови. Происхождение давало ему право на некоторые привилегии. Однако даже для того, чтобы добиться этой уступки, потребовалось особое вмешательство архиепископа и несколько месяцев примерного поведения в Arx Fidei. Монахам все же пришлось признать, что Джаван наконец стал совершеннолетним, и, соответственно, имел право покинуть орден когда пожелает.
Впрочем, ему не было нужды торопиться с подобным решением, ибо как с наибольшей пользой провести юные годы вероятному наследнику престола, — это был еще большой вопрос. Джаван полагал, что для него будет очень полезно получить здесь образование, пока он не станет действительно взрослым, поскольку королю это могло пригодиться в будущем… если только интриганам-сановникам не удастся каким-то образом обойти его в линии наследования и передать корону его младшему брату, который теперь также достиг совершеннолетия. Райс-Майкл был им больше по душе, поскольку его считали менее умным и гораздо более послушным.
С тяжким вздохом Джаван стащил с себя грубый нарамник с капюшоном, составлявший часть ненавистного облачения Custodes Fidei, хотя привычка все же заставила его аккуратно сложить его перед тем, как бросить на траву рядом с парапетом. Черная ряса семинариста, которую он носил, застегивалась на правом плече, и расстегнув крючки, он с наслаждением ослабил ворот. Затем он подвернул подол одеяния, развернулся и, подтянув левую ногу повыше, поставил ее на парапет, обхватил руками колено и, повернув голову, принялся бесцельно смотреть на воду.
На озаренной луной поверхности пруда отразилось бледное серьезное лицо с коротко остриженными черными волосами, слегка взъерошенными из-за капюшона. Отсюда он не видел выбритой тонзуры, и, при желании, мог бы вообразить себя мирянином и принцем, каковым мечтал быть в действительности.
Продолжая притворяться перед самим собой, — по счастью, никто не мог его видеть в этот момент, — он сбросил с левой ноги сандалию и опустил ступню в воду, а затем нагнулся и принялся снимать с увечной правой ноги специальный поддерживающий сапожок. Улыбаясь, он пошевелил пальцами, наслаждаясь новообретенной свободой, потер лодыжку, а затем эту ногу также опустил в воду.
Ил на дне был скользким и прохладным, и теперь принц заулыбался во весь рот. В шестнадцать лет у него не так часто выдавалась возможность так по-детски наслаждаться мелочами жизни, поскольку большую часть времени он был озабочен проблемами выживания. Ибо к Джавану Халдейну лучше всего подходило определение «лишний принц»…
А выживание отнюдь не являлось пустым словом. За те три года, что он провел в рядах Custodes,принц Джаван многому научился. И это относилось не только к богословским материям и необходимому обучению священника, которого надеялись из него сделать. Безропотно подчиняясь суровым ограничениям монастырской жизни и ежедневному кругу служб и поклонений, он также обучался тайным искусствам лжи и притворства.
Он привык во всем полагаться лишь на себя самого, наблюдать и слушать, и поменьше говорить. Внешне Джаван во всем следовал программе духовного наставничества и учебы, которую предложил ему архиепископ Хьюберт и прочие королевские регенты, которые теперь стали советниками его брата. Со временем Джавану удалось заслужить их одобрение своей показной набожностью, а также благодаря несомненным академическим достижениям. Он также отвоевал себе небольшую свободу: хотя бы изредка он получил возможность возвращаться ко двору, хотя и старательно скрывал от сановников, насколько в действительности преуспел во всех науках, и в особенности старался ни в чем не показать и не выдать своих деринийских способностей, которые со временем сделались еще сильнее. Сам Хьюберт, нимало о том не подозревая, время от времени испытывал на себе влияние Джавана. Однако принц был чрезвычайно осторожен: ведь если он заставит Хьюберта действовать несвойственным тому образом, это неминуемо вызовет подозрения, и это будет стоить ему жизни.
Впрочем, даже если бы никто не заподозрил Джавана в попытке повлиять на архиепископа, тогда во всем обвинили бы одного из немногих Дерини, которые все еще пребывали при дворе. Их называли ищейками-Дерини, или «ручными Дерини советников». Согласно Рамосским уложениям, принятым вскоре после смерти отца Джавана, Дерини было официально запрещено занимать любые должности, а также становиться учителями или священниками, им не позволялось владеть никакой собственностью, — а более всего Дерини запрещалось использовать их способности в любом виде под страхом немедленной смерти.
Единственным исключением являлись те Дерини, которых насильно заставили служить регентам, взяв в заложники их семьи. Свои способности они вынуждены были поставить на службу советникам. Зачастую исполняя эти обязанности, им приходилось предавать других Дерини, или же прибегать к запугиванию своих соплеменников. Некоторое время назад четыре или пять таких Дерини были приставлены непосредственно к регентам и еще несколько дюжин служили в войсках.
Сейчас их осталось гораздо меньше, поскольку беспрекословная покорность никогда не являлась отличительной чертой Дерини, а за неповиновение единственной карой, которую признавали регенты, была смерть и самих преступников, и всех членов их семей: жен, детей, даже младенцев — для них это не имело значения. Медленная смерть и пытки — вот что ожидало их. Джавану не раз приходилось наблюдать за подобными казнями, и память об этом была жива в его сердце.
