Но тут она сообразила, что Рауд явно оставил готовые экземпляры в горниле адовом.
— Погоди.
Вынырнула, нырнула, пошарила в раскалённой тьме — окошко было задвинуто. Нащупала и вытащила из кадки аж три орудия, почти вслепую плеснула водой на каменку. Вынырнула в то, что показалось ласковой прохладой.
— Вот тебе. Берёзовые с крапивным стеблем, дубовые с вербой пасхальной и на закуску из колючего кедра. Как для себя постарался. Знаешь, он хлещется прямо по-чёрному, твой здешний братец.
— Пробуй всё подряд, — сердечный друг, наконец, распрямил плечи, вытянул руки по швам.
Натянула полотняные перчатки — руки не слишком трудить. Сначала, как водится, огладила спину. Потом провела вдвое выросшими руками по бокам. Резкими движениями, не касаясь кожи, погнала к коже горячий воздух.
И увлеклась.
Прервалась только для того, чтобы пошире открыть оконце между каморами и сменить дуб на берёзу, а потом — чтобы смахнуть влагу с его спины изрядно умягчённой хвоей.
Барбе лишь урчал довольно, розовея всем телом и купаясь в сладком поту.
— Надо же — не думал, что будет так хорошо, — резюмировал, по команде поворачиваясь на спину. Волосы наполовину распустились, повисли плакучей ивой. Небольшой шрам на левой стороне груди стал виден во всей красе: треугольный, вдавленный, в обрамлении беловатых рубцов. Жуткий: немного выше сердца.
Оленя ранили стрелой.
Святой Себастьян работы Джованни Франческо Барбьери, по прозвищу Гверчино, с одной-единственной раной над левым соском и единственной каплей густой крови из неё.
И горестно поникшим членом.
— По-моему, тебе вредно благодушествовать, — рассудила Галина по внешности хладнокровно и сжимаясь внутри от сладкого ужаса. — Тратим время, когда вся честная компания ждёт обоих на пир.
Бросила отработанный материал и рукавицы наземь, поискала глазами по сторонам.
Рауди неряха, уж какое ни на то полотенчико да оставит после себя нестираным. Ага, вот.
— Раз уж мы взялись играть. Сейчас я оботрусь вот этим лоскутом, смешаю свой трудовой пот с запахом другого твоего брата. Завяжу им тебе глаза. Но до того — смотри.
Сняла с той же притолоки нечто, как две капли воды похожее на липовое мочало. Скрученное и связанное так, как в Рутене продавали на сельских базарах — с одного конца косица, с другого махры. Из лыка мочало — любви начало.
«Не то, что ты, может быть, сначала подумал».
— Даже пощупать можешь. Ничего плохого, вообще-то. Кожа тонкая, мягкая.
— У кого — у меня?
— Ты-то причём? Монашья шкура выделана как на коракле из твоей старой баллады.
Расправила плеть, длинно провела по выпуклостям левой руки. Тоже наработка нашего с Орри муженька, однако.
— Можно, я только зажмурюсь?
— Нет. Ухватись руками за края лавки и ни о чём лишнем не думай — знай рисуй себе прельстительные картинки в голове.
Намотала тряпицу пошире, чтобы и в нос ему пряным духом отдавало. Заодно и локоны прихватила.
— Не гуляй этим вокруг дырки, ладно? — смутно пробормотал Барбе. — Там только и ковырялись всяким острым железом, пока я выздоравливал. Абсцессы, субсцессы, пневмотораксы…
Галина не ответила: голос не слишком похож на альт, не говоря о сладостном баритоне. Вмиг разрушит впечатление. Молча опустила кисть, перетянула под сосками. Он вздрогнул, как от ножа.
Прошла чуть ниже. Нет, рано. Как-то не так он боится.
Толкнула в плечо — повернись обратно. Подтянула кверху за бёдра, чтобы стал на колени.
«Единственное поле, на коем генерал подчиняется солдату».
Хвосты гуляли сами по себе, по наитию выделывали такое, что и представить было совестно.
— Не больно ничуть, — тихонько приговаривал тем временем пациент. — Щекотно.
С досады подхватила болтающийся в стороне конец повязки, ткнула ему в рот: не дразнись. Прижмёт как следует — авось ухитришься, выплюнешь.
Перебрала рукоять в другую руку. И снова.
Но тут он сам неловко повернулся и упал на спину, хватаясь рукой за сердце. Тряпка сползла уже вся, тёмные с проседью волосы наполовину закрыли лицо.
— Барб, дурень старый.
— Шут, — Галина даже не поняла сразу, что это он так ей возразил. — Королевский шут.
— Ты о чём?
— Так я тогда Кьяру сказал, — видимо, во рту что-то помялось, и речь давалась ему с некоторым трудом. — Долг шута — заменить собой короля. И больше нет тайн. Нет мучений. И ничего не страшно. Понимаешь?
Галина бросила плеть на пол — игрушка, в самом деле. И только тут увидела торжествующе поднятый мужской член.
— Бросай маскарад, — голос Барбе звучал бодро и чуть насмешливо. — Теперь всё получится как должно.
Наощупь развернул к себе худым задом и усадил поверх себя, раздвинув бёдрами тощие ноги и слегка придерживая за опояску.
«Как будто не первый раз овладевал девственницами. Ибо я сегодня она».
— Ты пахнешь ими обоими, — выдыхал в спину голос в ритме мягких подбрасываний. — Неведомыми. Непознанными. Нет запрета на кровь — и он есть. Нет преград — но ничего, кроме них. Нет времени — но оно истекает.
На этом слове он замер — и из него самого мощными толчками истекло то, что копилось десятилетиями.
Сильные руки ласково опустили её на живот мужчины. Будто новорождённого поверх недавней родильницы.
— Инье Гали надо беречь то, что в ней от меня, — прошептал мужчина ей в волосы. — Редко и воистину неповторимо.
От этих слов, наконец, пришла желанная судорога и сотрясла с головы до пят — игла, что исходит из лона и вонзается в мозг.
Потом Барбе исхитрился выскользнуть из-под женщины. Стал на ноги и принял со скамьи в объятия.
Очнулись оба, почти полностью голые, на рундуке, покрытом их шкурами. Хотя не совсем так: Барбе отбросил тряпки и накрыл Галину лоскутным одеялом.
— Стоило бы приподнять тебе сподницу до подмышек, чтобы как следует понять, куда меня заносило, — объяснил он. — Только боюсь разочароваться — обводы у тебя пухловаты для юнца. Опять же груди…
— Всё смеёшься. Ты вот скажи: я тебе разбередила рану или прикинулся?
— Просто слегка в дрожь вогнала — и благо, иначе меня не подняло бы высокой инье навстречу. И вообразил я себе не Кьяртана — noli me tangere: он, кстати, теперь брат Каринтий и формально ходит под моим началом.
— А мальчишку-экзекутора, что исполняет над вами епитимьи.
— Почти что угадала. Это… как говорят в Рутене? Невольный бонус. По разряду экзотических сексуальных практик. Братьям-клирикам нанимать для такого женщину — ни в какие врата не пролезет. Хотя я подумаю над этим вопросом. Меня, знаешь ли, смотрят в генералы.
