— Как так? — удивился монах. — Вам совсем неинтересно, почему он повышает налоги на строительство дорог и мостов? Или в чем причина выросшей вдвое пошлины за сети и снасти? Или даже то, по какой причине за просрочку оброка будут наказывать двойным количеством палок?
— Разве? — ремесленник тоже был крайне удивлен. — Разве он говорит об этом? Обычно он несет всякую чушь…
— А когда налоги поднимаются и к вам являются приставы, вы просто списываете это на волю Нефритового трона? — хмыкнул монах.
— Так это делает он?! — возмутился юноша.
— Нет, это делаете вы, — ответил странник. — Когда человек стоит на вершине, — посох монаха указал на дзито, — все внизу кажутся ему маленькими и глупыми. Но всем внизу глупым и маленьким кажется он сам. И хуже всего то, что зачастую и он, и они правы.
— Я узнал тебя, и передам твои слова людям в городе, и буду говорить их всем и каждому, — обрадовано закивал головой молодой человек. — Ведь ты Со, сын Хэ!
— Если ты собираешься делиться этим откровением только потому, что услышал его от меня, — вздохнул монах. — То боюсь, оно тоже не было услышано…
Как–то в крепости Нэмуни участились постыдные случаи мелкого воровства. Неизвестный тащил все, что плохо лежит, начиная от медных перьев и чернильниц писцов и заканчивая плетеными корзинками с сушеным виноградом, расставленными в комнатах ожидания и приемных. Застать преступника за кражей все никак не удавалось, и высший чиновник по делам северных земель вызвал к себе пристава–законника, недавно прибывшего в провинцию Айт, чтобы пополнить штат местных правительственных служащих.
— Ситуация неприятная, — объяснил управляющий делами провинции юноше в приватной беседе. — Мы вынуждены подозревать слуг из числа нанятых айтов. Конечно, все они подданные Империи, и ты вправе применить к ним любое воздействие в рамках уложения «О законах и наказаниях», но будь аккуратен. Ссоры с коренными обитателями побережья нам хотелось бы избежать, даже если вор окажется из их числа.
Пристав приступил к работе с умом и старанием. Простой розыск, опрос свидетелей, проверки на воротах и ночные засады не принесли результата, и сыскарь Императора догадался, что вор не покидает пределов чиновничьего квартала. Составив список вероятных подозреваемых, тех, чьи доходы были малочисленны, а расходы непомерно велики, пристав ночью с несколькими надежными стражниками обошел их дома. К сожалению, никаких похищенных вещей или иных указаний на воровство из резиденции управляющего так и не было обнаружено, хотя неожиданно вскрылось несколько иных преступных деяний, вроде хранения контрабандных товаров или организации негосударственных игорных заведений.
Кражи продолжались, и пристав вынужден был признать свое бессилие. Но неожиданно произошло просто невероятное событие. Преступник покусился на важную святыню, посмев украсть серебряную шкатулку, в которой хранилась печать Золотого Дворца, дарованная самим Императором. К счастью, вор посмел взять лишь футляр, оставив нефритовый оттиск на прежнем месте. Однако это дало сыскарю определенную пищу для размышлений.
Следующей ночью в одном из темных кварталов встретились двое неизвестных.
— Надеюсь, вы принесли деньги? — спросил один из них, нервно озираясь.
— Надеюсь, вы принесли серебро? — переспросил другой.
— Конечно, — мелко закивал вор, доставая шкатулку из под императорской печати.
— Хорошо, что вы не решились ее переплавить, — удовлетворенно заметил пристав, снимая с головы плетеный тэнгай.
Стражники, появившиеся в переулке скрутили преступника, который оказался первым секретарем самого управляющего делами северных земель.
— Мои дочери вышли замуж этой весной, пришлось собирать приданое, влезать в долги перед купцами, — оправдывался чиновник, когда солдаты уже вели его в ближайшую кузницу, чтобы заковать в кандалы. — Просто неудачный период в жизни, да и брал я по мелочи. Украсть печать я даже и не думал, я же не предатель и не клятвопреступник!
— Я искренне вам сочувствую, — ответил молодой пристав непреклонным тоном, наблюдая за метаниями пожилого человека. — Я даже верю, что когда дела бы у вас пошли на лад, вы стали бы приносить на службу разные ценные вещи из дом
Тэккэй Бай–Мурат из племени манеритов исходил в одиночку немало длинных путей между Сианем, Ланьчжоу, и Сычуянем. За эти годы в его походной котомке ни разу не лежало порченых товаров, а в карманах всегда гремели веселым перезвоном связки серебряных монет. И, несмотря на это, ни один лихой разбойник не осмеливался заступить ему дорогу, а воры–карманники на городских рынках обходили торговца за полсотни шагов, не смея даже приблизиться.
Однажды Бай–Мурат, привычно шагая в сторону Сычуяня, решил заночевать в небольшой деревне, стоящей у дороги. По неписанному закону гостеприимства хозяин любого крова обязан был принять странствующего коробейника, предоставив еду и ночлег, если за этим торговцем не водилось дурной репутации. И наверняка не случайно выбор тэккэй пал на самый большой и зажиточный дом, хозяин которого славился своей жадностью и нелюдимым нравом.
Сидя на высоком крыльце и предаваясь вечерней трапезе, скупец издалека приметил приближающегося к дому гостя. На ужин у крестьянина были свежие лепешки с медом, и прежде чем гость смог увидеть это, крестьянин спрятал хлеб, но не успел убрать кувшин.
Обменявшись пожеланиями удачи, Бай–Мурат присел за стол, а бирюк стал жаловаться ему на то, что дела его идут в последнее время не так хорошо, как бывало при его отце, который и отстроил здесь все хозяйство.
— Даже угостить мне тебя нечем, дорогой гость, — заключил, наконец, жадный крестьянин. — Разве что только меда чуть–чуть осталось, но не будешь же ты есть лишь один мед?
— Ну почему, — усмехнулся тэккэй, — мед тоже вкусен и полезен, а твое приглашение весьма учтиво.
До заката сидели они за столом, пока Бай–Мурат не съел все, что было в кувшине, а его собеседник вынужден был поддерживать разговор, выдавливать из себя вежливые улыбки и надеяться в тайне, что у торговца от сладкого меда слипнется горло.
— Жаль покидать такое гостеприимное место, — заметил тэккэй, вставая. — Но к рассвету мне нужно быть на переправе через Анхэ, значит, придется идти всю ночь.
Скупец облегченно вздохнул, а Бай–Мурат достал из кармана связку монет и положил одну из них на стол. В глазах у крестьянина вспыхнул алчный огонек, а манерит еще раз поблагодарив его за все, двинулся по дороге на юг.
В сумерках, гонимый жадность, хозяин дома взял топор и пошел по безлюдной дороге следом за бродячим торговцем. Но как он ни пытался догнать тэккэй, у него это так и не вышло. Эта холодная ночь и волки, гулявшие по дорожным оврагам, надолго запомнились жадному поселянину. Усталый, голодный и злой крестьянин к утру с трудом добрался до гостиных домов, что сгрудились у переправы. Завернув в первую же закусочную, он отдал ту единственную серебряную монету, что дал ему Бай–Мурат, и которую сам бирюк позабыл выложить из кармана, когда выходил из дома.
