Рэндолф посмотрел на племянника живым, быстрым взглядом, в нем как будто что-то заиграло.
— А-а! — сказал он и замолчал.
Вскоре он начал рассказывать — спокойно, следя за интонациями голоса, давая точную оценку ситуации в ясных, тщательно сформулированных фразах-мыслях, характерных для способа мышления ученого. Стрелки часов быстро бежали по циферблату — прошел час, когда Рэндолф перешел от высоких материй точной науки к неясным, непредсказуемым сферам повседневной жизни.
— Я довольно ясно понимаю, Теренс, что ты приехал ко мне просить денег. Твой рассказ об ошибке в донесении, в котором сообщалось о твоей гибели в сражении против этих жалких и безрассудных бунтовщиков, звучит романтично. И в отношении военного суда ты вел себя мужественно и честно.
Ты еще молод, а соблазн легких денег приводил к краху людей посильнее и постарше тебя…
Мэллоу хватило ума не делать попытки защищать себя в такой деликатной ситуации.
— Твоя бедная мама часто говорила мне, что твой отец — прелестный мужчина с большими способностями. Я считаю, что недостойно сейчас отзываться плохо о человеке, которого уже нет в живых, — он ведь не может защитить себя. Я никогда не сходился во взглядах с твоим отцом. Но то, что у него было море обаяния, манера держаться с легкой фамильярностью, то, что его окружала располагавшая к нему аура, — этого всего отрицать нельзя.
Все это есть и в тебе, Теренс. В сочетании, слава Богу, со многими добродетелями, высокими моральными правилами и взглядами твоей матери. Ты поступал чертовски глупо, когда таскал из флотских запасов — но это еще не конец света.
— Спасибо, дядя, — Мэллоу слушал поучение дяди с покорностью, опустив голову и всем своим видом демонстрируя смиренность и раскаяние.
— Я хочу, чтобы ты, — сказал профессор Чезлин Рэндолф, — направил свои чары на эту красноголовую дамочку — Элен Чейз. Ты должен выяснить все, что касается ее теорий, планов, для чего в действительности она хочет получить фонд Максвелла. Будь осторожен. Я чувствую, что она — шарлатанка.
И я абсолютно уверен, что смогу доказать членам правления фонда: то, на что она собирается растратить средства по мелочам, не входит в сферу, обеспечиваемую фондом. Я уверен — фонд должен служить науке!
Мэллоу поднял голову и серьезно посмотрел на дядю:
— Ты полностью определился во всей этой ситуации, не так ли? Ты решил не останавливаться ни перед чем, только бы не допустить ухода денег из фонда в другое место? Будешь бороться за свою лабораторию?
— Да. Я готов делать все, чтобы получить фонд! А что касается твоего личного безденежья, то здесь, пожалуй, мы можем позволить себе неплохо платить тебе, если ты будешь добросовестно работать на меня.
— Ты так добр ко мне, дядя. Ты увидишь, какой я буду хороший в качестве тайного агента — и не слишком дорогой.
А про себя Мэллоу подумал: не слишком дорогой — для начала. Если все волнения старика связаны с тем, чтобы получить средства из фонда Максвелла, и во всем этом замешана женщина, так почему бы ему, Терри Мэллоу, бывшему офицеру космического флота, не справиться с такой проблемой.
Тем не менее ему не очень нравилось выражение дядиных глаз. Он с поразительной ясностью припомнил тот момент в прошлом, когда видел такой же тусклый, беспомощный взгляд. Так выглядели глаза молодого бунтовщика с худым лицом и беспорядочной копной рыжих волос. Его ноги — Мэллоу помнил мельчайшие подробности — были необыкновенно длинные и мускулистые, и мышцы очень четко проступали сквозь желтовато-коричневые кожаные брюки, тесно облегавшие ноги. Он, как сумасшедший, набросился на Мэллоу, очень сильно ругался, выкрикивал проклятия. Мэллоу, убив парня, увидел тогда — и помнил до сих пор — потухший, опустошенный взгляд в широко открытых глазах разбойника.
Очень странно и неприятно было вновь увидеть почти такое же выражение безысходности — на этот раз в глазах дяди, степенного, строгого, выдающегося ученого всей Галактики.
Но Терри Мэллоу умел закрывать глаза на многое в жизни в предвкушении скорого кредита.
Когда разговор с дядей закончился, Мэллоу отправился в просторную комнату для гостей и некоторое время лежал без сна, заложив руки под голову. Потом, закурив сигару, долго раздумывал над тем, какой окажется Элен Чейз.
— В прошлом году, моя дорогая Элен, на каждые десять тысяч присвоенных степеней за достижения в области науки приходилась одна-единственная жалкая степень в области искусства…
— Что я могу поделать, мой дорогой Питер, если ни мужчины, ни женщины не умеют пользоваться своими возможностями?
— Возможностями?
Доктор Питер Хаулэнд держал палец на кнопке проигрывателя, чтобы, нажав на нее, услышать Баха и приятно расчувствоваться. В апартаментах Элен Чейз собрались завсегдатаи — музыканты, предсказатели, разные чудаки, появилось и несколько вызывающих искренний интерес новых лиц. За стенами дома фонари освещали покрытые снегом улицы, а здесь, в комнатах, было тепло, людно и много удовольствий, учащающих пульс: хорошее вино, вкусная еда, отличные сигары, присутствие прекрасных дам — все это приносит радость и оживляет любой дом, даже если он стар и не очень красив.
— Да, Питер. Возможностями. Как там насчет Баха?
Хаулэнд нажал кнопку и привычным движением уменьшил громкость. Он очень хорошо понимал, что люди искусства терпят его, ученого, в своей среде только потому, что смотрят на него, как на технаря, который умеет управлять электронным проигрывающим аппаратом. Им всем понравился проигрыватель, но они считали его — с тошнотворно-притворной неосведомленностью в технике — очень трудным для пользования механизмом.
Это забавляло Питера Хаулэнда и было ему на руку. Он проработал уже в Льюистиде… как же долго — три месяца? А ему казалось — прошло три года.
Профессора Чезлина Рэндолфа нельзя было назвать одним из приятнейших начальников.
Питер сел на пол рядом с креслом Элен Чейз, в руках у него был бокал с вином.
— Так ты хотела рассказать мне о каких-то возможностях.
— Хорошо. Давай поговорим о тебе.
Элен Чейз с улыбкой посмотрела на сидевшего внизу у ее ног Питера. Ей нравился его внешний вид — он был высок и строен, может, слишком уж худ, но это несравненно лучше тучности. Она не отводила от него свой изучающий, серьезный взгляд, в выражении же лица Питера были ребячество и смешливость. В глазах Хаулэнда вспыхнул огонек интереса, губы иронично искривились, ноздри нетерпеливо раздувались. У этих двух людей, познакомившихся только три месяца назад, — хотя почему-то казалось, будто они знают друг друга давным-давно, — было много общего, что они оба с удивлением обнаружили почти в самом начале знакомства. Они горячо и подолгу говорили на многие темы, но никогда о себе. Поэтому и был таким настороженно удивленным взгляд Хаулэнда сейчас.
