Я распахнула дверь, пошла по коридору, на ходу сбрасывая плащ и туфли. Плащ падает аккурат на вешалку, туфли залетают в ящик для обуви рядышком, носками вперёд. Инга этого не замечает.
– Лена, постой здесь. Подожди здесь, говорю.
– Мам, мне ранец жмёт…
– Где жмёт? Сними его пока. Сними, я потом посмотрю. Подожди здесь.
Ей бы стоило оставить девчонку на улице, думаю я и иду на кухню. Достаю из холодильника графин с минералкой, наливаю полный стакан. Подношу к лицу, потом сплёвываю прилипшую к нижней губе сигарету и долго пью не отрываясь. Инга стоит за моей спиной так тихо, что я не подозревала бы об этом, если б не знала наверняка.
– Нет у меня денег, – говорю я, не оборачиваясь. – Задралась уже повторять тебе, нет у меня денег!
– Мария, маме… очень плохо. Я тебе звонила неделю подряд, ты не отвечала…
Я поставила пустой стакан в раковину, выдвинула ящик стола, вынула запечатанный блок, стала сдирать целлофан.
– Я бы не пришла к тебе больше… ты же знаешь, что не пришла бы. Но ей правда плохо. Ей новое лекарство прописали, его у нас не делают, надо заказывать из Америки…
– Как же ты меня зае…ла, – сказала я. Стоп, а зажигалка-то моя где? В плаще вроде была. Я пошла в коридор, задев по дороге Ингу плечом. Ревёт. Встала в дверях кухни и ревёт, как дура. Ленка в коридоре сидела на полу, возясь с ремешком ранца. Вскинула на меня глазёнки: настороженные, злые. Я отвернулась от неё и обыскала карманы плаща. Пусто. Чёрт, таки потеряла. Интересно, у меня остались спички? После пяти минут лихорадочных поисков по всем кухонным шкафчикам с облегчением обнаруживаю, что остались.
– Не реви, – сказала я, снова сев на табурет. Инга, не слушая, продолжала тихо всхлипывать, привалившись плечом к дверному косяку. – Не реви, слышишь, что сказано? Не могу я вам ничем помочь. Сто раз говорила уже.
– Ты можешь, – боковым зрением вижу, как она вытирает слёзы, не заботясь о том, что размазывает косметику по лицу. – Просто не хочешь.
– Это одно и то же, – ответила я, зная, что она всё равно не сможет понять.
– Доктора говорят, ей несколько месяцев осталось, – сказала Инга.
И замолкла. В квартире тихо, слышно, как на улице перекрикиваются мальчишки и как звякает в коридоре ремешок ранца, с которым возится Ленка.
Инга говорит:
– Это не деньги, Мария, это…
– Уходи, – сказала я. – И не приходи сюда больше. Придёшь ещё раз – морду набью.
Она знает, что я это могу. Я это и сделала в самый первый раз, когда её увидела. Её, чистенькую, розовенькую девочку-припевочку с синими бантиками в волосах. Наша общая мамуля наконец изволила взглянуть на старшую доченьку, которую бросила, едва той стукнул год, ещё и додумалась притащить на встречу свою дочь от второго брака. Познакомить, похвастаться. Нет, я вполне допускаю, что она искренне верила, будто мы подружимся. Она же совсем меня не знала. Сперва я жила с отцом, потом, когда он умер, в интернате, где меня и нашёл Тимур. Большинство Снящих находят в интернатах и детских домах. Я как раз проходила подготовку, когда мамуля решила меня навестить. И сестрёнку мою сводную с собой привела. Порядочно удивилась, надо сказать, когда я вцепилась сестрёнке в патлы и повыдёргивала из них синие бантики вместе с длинными прядями курчавых тёмных волос. У Инги волосы нашей матери. А я рыжая, как таракан. И как мой отец.
Инге тогда было восемь, мне – двенадцать. Подготовку я закончила через год и больше никогда не хотела их убить – ни Ингу, ни нашу мать. Но они-то по старой памяти по-прежнему считали меня психопаткой. Так что мамулю я с тех пор почти не видела. А Ингу видела. И чаще, чем мне хотелось бы.
Инга открыла сумочку, стала рыться – платок ищет небось. На столе прямо перед ней, среди полных пепельниц, стояла салфетница, но Инга не обращала на неё внимания. Наконец нашла, долго сморкалась, потом пошла в ванную, возилась там, видимо, поправляя макияж. Вышла опухшая, красная, несмотря на толстый слой пудры. Посмотрела на меня.
– Ты бы хоть встретилась с ней… перед… – говорит, а у самой в горле всё так и клокочет. Снова сейчас заревёт. У меня начало постукивать в висках.
– Вали отсюда.
Она уходит, но прежде говорит ещё:
– Тебе же достаточно захотеть. Просто захотеть, чтобы она…
Я смотрю в окно.
Ленка в коридоре снова начинает ныть. Потом тихо скрипит входная дверь. Не хлопает – Инга никогда в жизни дверью не хлопнет. Темперамент не тот.
Со стороны может показаться, что я её ненавижу, но это не так. По крайней мере не больше, чем всех других людей.
Я выкурила сигарету. Потом ещё несколько. Потом пошла в спальню, включила вентилятор над кроватью, разделась, легла в постель и проспала тридцать семь часов. Без снов.
Розаров Иван Сергеевич, значит. Рыжий-прерыжий, прямо как я. Взъерошенный, со взглядом голодного воробья. Грация мартовского кота, нализавшегося валерьянки. Одет плохо.
– Садись, – сказала я, – и перестань трястись, не съем. Если бздишь, воды себе налей.
– Я не хочу, спасибо, – отвечает Иван Сергеевич Розаров, дико озирая мою загаженную кухню.
– Тогда просто садись. Так, – я пристально осматриваю его с ног до головы. Четырнадцать лет, самый сок. Чуть позже – и чутьё уже не растормошишь, чуть раньше – и будет, как со мной. – Папа-мама есть?
– Есть.
– Чем занимаются?
– Да ничем не занимаются… Батя пьёт, а мать…
– Понятно, – дальше слушать мне незачем. – Ты знаешь, что с тобой происходит?
Мальчишка смотрел на меня исподлобья, настороженно. Жался на краешке табурета, не зная, куда девать руки. Его голубые джинсы протёрты и оттянуты на коленях. На мой вопрос он не ответил. Я вздохнула.
– Хорошо. Просто скажи мне, что необычного ты за собой замечаешь.
Минут пятнадцать он рассказывал о своих снах – вещих снах, которые сбывались едва ли не на следующий день. Я кивала, уже видя, что пацан почти безнадёжен. Типичная кассандра. Так у нас зовут тех, кто всё время снит только плохое – то есть то, что его обывательский разум воспринимает плохим. А чего ещё ждать, по одному взгляду на него ясно, что мальчишка издёрган до крайности.
– Ладно, хватит пока, – оборвала я его, видя, что пацан увлекся. – Тебе объяснили, кто такие Снящие?
Косится на меня. Молчит. Потом кивает, но не слишком уверенно. Или всё-таки не объяснили, или, что более вероятно, он ничего не понял. Я снова вздыхаю. Никогда мне терпения с детьми не хватало.
– Ты особенный, знаешь, да? То, что тебе снится, сбывается. Но не потому, что тебе приснилось, а потому, что ты это увидел во сне. Ну смотри. – Я беру ручку и пишу на обрывке газеты его имя. Иван Сергеевич Розанов не отрываясь следит за моей рукой. Дописав, я пододвигаю обрывок к нему. – Это я написала или оно мне написалось?
